Локомотивы истории: Революции и становление современного мира - Малиа Мартин

Долгое время исследователи Реформации придерживались расхожего мнения, будто своим успехом она обязана поддержке местных князей. В действительности до 1525 г. Лютера поддерживал только курфюрст Фридрих Саксонский, хотя его протекция, несомненно, имела важнейшее значение для развёртывания движения. Тем не менее Фридрих, известный своим пристрастием к коллекционированию реликвий и весьма консервативный христианин, вряд ли понимал лютеровские идеи; он покровительствовал реформатору, скорее, как теологической звезде своего университета. Первым из местных правителей на защиту именно дела Лютера встал ландграф Филипп Гессенский, который в 1526 г. провёл реформу в своих землях. Вплоть до 1530 г. среди сторонников Лютера не будет замечено других князей [72]. В ключевой период своего формирования, который пришёлся на 1521–1525 гг., Реформация как движение представляла собой практически исключительно городское явление [73]. В этом отношении небольшой окраинный городок Виттенберг, при всём своём нравственном авторитете, не мог служить образцом для подражания. Центром притяжения для городской Реформации стали юго-западная Германия и швейцарские кантоны [74].

Несмотря на то что этот процесс в каждом городе имел свои особенности, всё же у него есть приблизительная общая модель [75]. Его можно назвать умеренной коммунальной революцией позднесредневекового типа с добавлением весомого элемента религиозной, а не только политической трансформации. Большинство городских центров, втянутых в него, являлись вольными имперскими городами, то есть корпоративными коммунами, не имевшими другого сюзерена, кроме императора. Эти города добились независимости в XII–XIII вв. в ходе бунтов против владычества епископов или феодалов. На большое историческое значение данного феномена впервые указал Гизо [76]. Затем, как мы видели на примере фламандских городов [77], в XIV–XV вв. произошла вторая волна бунтов, в ходе которых ремесленные цеха отобрали часть власти у господствовавшего в то время купечества, что привело не к подлинной демократизации, а лишь к расширению правящей олигархии [78]. Во всех этих городах ещё до начала Реформации магистраты в значительной степени контролировали церковные назначения и собственность. Протестантскому проповеднику достаточно было получить кафедру, чтобы организовать общественное давление с целью всеобщего реформирования городских приходов. Двух-трёх лет подобного давления обычно хватало, чтобы заставить членов городского совета назначать только протестантов, убрать иконы и в конечном итоге отменить мессы. В этом смысле германская Реформация раннего периода была подлинно народным движением. На большей части территории южной Германии процесс завершился к 1525 г. или чуть позже. В Нюрнберге переход к лютеранству безболезненно совершила сама олигархия без особого нажима снизу. В Страсбурге он затянулся, сопровождаясь конфликтами, которые привлекли в город множество независимых радикалов. В Аугсбурге, где жили Фуггеры, банкиры Габсбургов, и поэтому городскому совету приходилось действовать осторожно, долгое время официально признавались оба вероисповедания. В Базеле Реформация, возглавляемая Эколампадием — бывшим соратником Эразма, получилась столько же «эразмианской», сколько лютеранской. В Меммингене возникла другая комбинация, знаковая для всей революции, невольно развязанной Лютером. Здесь Кристоф Шаппелер, один из радикальных сподвижников Цвингли, в 1522–1523 гг. побудил «простой люд» добиться от городского совета проведения реформации. В следующем году его соратник, городской писарь Себастьян Лотцер, свёл воедино требования местных крестьян, составив из них «Двенадцать статей» Крестьянской войны [79]. В итоговом документе отразились, таким образом, все течения, питавшие революцию, — и религиозное, и гражданское, и плебейское.

Одна из самых ранних городских реформаций началась в 1519 г. в Цюрихе под руководством Ульриха Цвингли [80]. Будучи священником в главной городской церкви, Цвингли испытывал меньше духовных терзаний, нежели Лютер. Собственно, он начал свои духовные поиски с христианского гуманизма Эразма Роттердамского и лишь позже стал приверженцем теологии Божьей милости, проповедуемой Св. Павлом и Св. Августином. Им двигал также швейцарский национализм, выражавшийся в протестах против найма иностранными державами — Папством и Францией — швейцарских солдат. В зрелой его доктрине сочетались твёрдое упование на неопосредованную милость Бога с радикальным неприятием мессы и буквального толкования библейских заповедей. К такой теологии примешивались сильное чувство общинной солидарности и практическая забота о гражданской этике в Эразмовой манере. По его собственным словам, «христианин есть вместе с тем верный и хороший гражданин, а христианский город есть не что иное, как христианская церковь» [81]. Хотя Цвингли приступил к реформаторской деятельности в Цюрихском соборе ещё в 1519 г., он продвигался вперёд не спеша, с помощью аргументации и дебатов, желая привлечь на свою сторону магистратов. Поэтому цюрихская и вообще швейцарская Реформация развивалась путём многочисленных постановочных «диспутов» между сторонниками старой и новой веры. Когда почва была таким образом подготовлена, городской совет официально ввёл реформу в 1523 г. Пример Цюриха фактически можно рассматривать как архетип городской Реформации.

Такая Реформация, кроме того, изменяла отнюдь не только вероучение и литургию — она производила значительные институциональные преобразования. В досовременной Европе смена теологии влекла за собой смену экклезиологии, а это глубоко затрагивало общество в целом. И в городах, и в княжествах Реформация уничтожила параллельную систему церковного управления. Первыми исчезли монашеские ордена — международная сеть, служившая оплотом папской власти. Их солидное имущество и наделы частью отошли светским властям, частью — таким организациям, как больницы и благотворительные «общие кассы», которые заводили теперь в городах. Эти перемены коснулись 10–30% собственности в охваченных процессом областях. В то же время была упразднена тщательно разработанная система церковных судов, в юрисдикции которых находились не только проблемы ереси и морали, но и вопросы брака, наследования, социальной помощи, соответствующей эпохе, — все эти функции отныне возлагались на светские власти. Правонарушения, совершённые представителями духовенства, теперь также рассматривались не в специальном церковном суде, а в гражданских судах. В реформированных городах священники больше не составляли отдельную касту, а перешли в разряд обычных горожан. Записи актов гражданского состояния населения, l^tat civil, стали вести муниципалитеты. Каноническое право, насколько оно ещё сохранялось, было подчинено гражданскому. Не случайно Лютер драматически продемонстрировал свой окончательный разрыв с Римом, предав огню «Свод канонического права». Наконец, лютеранское духовенство не заседало в территориальных собраниях сословий, хотя клирики, разумеется, остались в рейхстаге и собраниях католических регионов.

Вообще эти перемены вели к значительному обмирщению общества. Но можно ли их назвать секуляризацией? Потенциально — да, в действительности — нет. В долгосрочной перспективе Реформация, расколов «христианский мир», сделала каждую из его частей более уязвимой, однако очевидным это станет не ранее конца XVII в. На ближайшее же будущее она сильно укрепила светскую власть над церковью, как видно на хрестоматийном примере Цюриха, где руководство церковью, по сути, перешло в руки городских магистратов. И всё же подобная секуляризация была скорее мнимой, чем реальной, поскольку Цвингли, а затем его преемник Буллингер так умело управляли городским советом, что реформированный Цюрих по праву именовали теократией; к аналогичному режиму явно стремился и Буцер в Страсбурге. В краткосрочной перспективе общество Реформации оставалось преимущественно «благочестивым». Тем не менее институциональная зависимость реформированной церкви от светских магистратов ставила продолжительность этого «благочестия» под сомнение. Проблему окончательно разрешил Кальвин, наделив реформированную церковь структурами, которые обеспечили ей институциональную независимость. Только на такой основе новая церковь могла добиться прочного преобладания в обществе, что, в конце концов, являлось общей теократической мечтой реформаторов.