Ознакомительная версия. Доступно 36 страниц из 180
У Зиновьева периодически повторялись сердечные приступы. Троцкий жаловался на переутомление и бессонницу. «Невралгия головы, — писал он Ленину, — сильно меня парализует… Производительность моей работы минимальна». На истощение, переутомление и невралгию жаловались Бухарин и Чичерин. Ленин настаивал на немедленном отдыхе Сталина и Каменева: иначе мы их «работоспособности… к съезду партии не сохраним» 507. Так что в список медицинского обследования попали десятки партийных и советских руководителей.
Попал в него и сам Владимир Ильич. 25 марта Фёрстер и Клемперер осмотрели его и констатировали примерно то же самое, что и у других: хроническое переутомление, «возбудимость и слабость нервной системы, проявляющуюся в головных болях, бессоннице, легкой физической и умственной утомляемости и склонности к ипохондрическому настроению…» Они рекомендовали Ленину уехать подальше от Москвы — лучше всего куда-нибудь в горы 508.
25 марта собирается Пленум ЦК. После ознакомления с планом доклада Ленина, принимается решение: назначить дополнительным докладчиком по политическому отчету ЦК на съезде Каменева. А вот тезисы Зиновьева утвердили в приведенной выше формулировке об условиях приема в партию 509.
В этот день Владимир Ильич из Корзинкино возвращается в Москву. А 26 марта он пишет Молотову: «Прочитав решение пленума от 25/Ш по вопросу о сроках кандидатского стажа для вступления в партию новых членов, я бы хотел оспорить это решение на съезде». Поэтому он просит ознакомить с его письмом всех членов ЦК до постановки данного вопроса на съезде1.
«Надо принять во внимание, что соблазн вступления в правительственную партию в настоящее время гигантский». Естественно, это рождает желание заполучить теплое местечко, а посему, по мере успехов советской власти, «напор в партию элементов мелкобуржуазных и прямо враждебных всему пролетарскому возрастет в гигантских размерах». Между тем, «нет сомнения, что наша партия теперь по большинству своего состава недостаточно пролетарская… Со времени войны фабрично-заводские рабочие в России стали гораздо менее пролетарскими по составу, чем прежде… Это — факт общеизвестный» 510 511.
В этой связи «безусловно необходимо, чтобы не обманывать себя и других, определить понятие “рабочий” таким образом, чтобы под это понятие подходили только те, кто на самом деле по своему жизненному положению должен был усвоить пролетарскую психологию. А это невозможно без многих лет пребывания на фабрике без всяких посторонних целей, а по общим условиям экономического и социального быта».
«С другой стороны, так же несомненно, — развивает свою мысль Владимир Ильич, — что партия наша теперь является менее политически воспитанной в общем и среднем (если взять уровень громадного большинства ее членов), чем необходимо для действительно пролетарского руководства в такой трудный момент, особенно при громадном преобладании крестьянства, которое быстро просыпается к самостоятельной классовой политике».
И Ленин предупреждает: «Если не закрывать себе глаза на действительность, то надо признать, что в настоящее время пролетарская политика партии определяется не ее составом, а громадным, безраздельным авторитетом того тончайшего слоя, который можно назвать старой партийной гвардией». Такая ситуация резко усиливает роль субъективных, личностных моментов: «Достаточно небольшой внутренней борьбы в этом слое, и авторитет его будет если не подорван, то во всяком случае ослаблен настолько, что решение будет уже зависеть не от него» 512.
«Не отчет, а политические уроки»
27 марта в 12 часов 30 минут, открывая XI съезд РКП(б), Ленин сказал: «Первый год мы имеем возможность посвятить свои силы настоящим, главным, основным задачам социалистического строительства… Я уверен, что если мы сделанное нами оценим с надлежащей трезвостью и не побоимся глядеть прямо в глаза действительности, не всегда приятной, а иногда и совсем неприятной, то все трудности, которые только теперь вырисовываются перед нами во всем размере, все эти трудности мы, несомненно, преодолеем»1.
Потом начались выборы президиума, секретариата, мандатной и редакционной комиссий, утверждение регламента и порядка дня съезда. А когда эти вопросы были решены, слово для политического отчета Центрального Комитета вновь предоставили Владимиру Ильичу.
Он начал с Генуи, перечислил все, что сделано: ЦК тщательно подобрал делегацию «из лучших наших дипломатов», выработал и многократно обсудил «детальные директивы» для переговоров. И главное, что теперь необходимо понять: мы идем в Геную не как коммунисты, пропагандирующие революционные идеи, но и не для того, чтобы поучаствовать в различного рода дипломатических играх, а исключительно «как купцы».
Это важно и для самих европейских держав. Их собственные интересы требуют развития торговли с Россией. А коли так, то хозяйственная необходимость проложит себе дорогу. «Через Геную, если достаточно сообразительны и не слишком упрямы будут наши тамошние собеседники, мимо Генуи — если им вздумается упрямиться. Но цели своей мы достигнем!» 513 514.
Ленин попросил у делегатов «разрешение в детали этого вопроса не входить», ибо наша «печать уделяла этому вопросу много места, — на мой взгляд, даже непомерно много, — в ущерб действительным, практическим и насущным нуждам нашего строительства вообще, хозяйственного в особенности» 515.
Среди большевиков было немало выдающихся ораторов, чьи выступления, полные артистизма, остроумия и блеска эрудиции, вызывали всеобщее восхищение. Таким, к примеру, был на трибуне Луначарский. Были и другие — те, чей темперамент, властность интонации, эмоциональный накал заставляли аудиторию бурно «сопереживать» речь. Временами так выступал Троцкий. Ленин принадлежал к совсем другому типу ораторов.
Он не ставил перед собой задачу поразить слушателей блеском эрудиции или остроумия (хотя в стенограммах его выступлений постоянно встречается ремарка — «смех в зале). Не старался вызвать у слушателей и бурный эмоциональный взрыв. Владимир Ильич стремился добиться иного: чтобы аудитория думала вместе с ним.
«Говорил быстро, — писала о Ленине Крупская. — Стенографисты плохо записывали… Конструкция фраз у него трудная… Речь простая была, не вычурная и не театральная, не было ни “естественной искусственности”, не “певучая” типа французской речи (как у Луначарского, например), не было и сухости, деревянности, монотонности типа английской — русская речь посредине между этими крайностями. И она была у Ильича такая — посредине — типичная русская речь»1.
Выходя к аудитории, он ставил проблему. С разных сторон подходил к ней. Приводил аргументы «за» и «против». И создавалось ощущение, будто он думает вслух, втягивая слушателей в логику своих размышлений. А у слушателей, в свою очередь (конечно, не у всех), возникала уверенность в том, что они сами, по ходу выступления Ленина, проходят весь сложный путь поиска истины…
«Мне сдается (или, по крайней мере, такова моя привычка), — сказал Владимир Ильич, обращаясь к делегатам XI съезда, — что в политическом докладе ЦК нам надо вести речь не просто о том, что было за отчетный год, но и о том, какие за отчетный год получились политические уроки — основные, коренные, чтобы свою политику на ближайший год определить верно, чтобы кое-чему за год научиться» 516 517.
Ознакомительная версия. Доступно 36 страниц из 180
