Освобождение двух “младотеррористов” несильно повлияло на судьбу остальных трех. Азбель, Белов и Нехамкин получили от ОСО по 5 лет лагерей. Дальнейшая судьба Нехамкина и Белова неясна. О Белове сообщается, что он умер в заключении в 1944 году. Лев Нехамкин в базах данных репрессированных отсутствует. Что касается Давида Азбеля, то ему удалось пережить Большой террор и прожить долгую жизнь. Известно, что он был вторично арестован в 1942 году, осужден на 10 лет ИТЛ. После ХХ съезда КПСС был реабилитирован, затем непродолжительное время работал в Библиотеке иностранной литературы, в архиве которой и сохранились данные о нем. В 1975‐м покинул СССР по израильской визе, умер в США в 2002‐м [584].
72
Март перевалил за середину, а чекисты продолжали допрашивать библиотекарш. 17 числа следователь Сидоров под руководством Молчанова и Люшкова провел очередной допрос Натальи Бураго. 8 марта Бураго уже дала нужные следствию показания – очевидно, чекистам удалось ее запугать; не исключено, что пригрозили отправкой дочки-школьницы в детдом (с мужем Наталья недавно развелась) или еще чем‐нибудь подобным. Теперь же, по прошествии недели, Наталья была готова показать вообще что угодно – лишь бы ее перестали мучить. Под чутким руководством следователя она с готовностью вспоминала все новые и новые “террористические” высказывания Мухановой и Розенфельд, постепенно сгущая краски:
В одной из бесед, в которой принимали участие Розенфельд, Муханова и я (это было в 1933 году), Розенфельд после беседы на обычные для нее антисоветские темы со злобой сказала: “Весь этот строй держится на Сталине”, “Сталин – это царь-батюшка, правитель”. Один раз Розенфельд и Муханова во время этих бесед в 1933 году спрашивали: “Что было бы, если бы Сталина не стало?” Отвечала на этот вопрос Розенфельд, которая говорила, что, несомненно, смерть Сталина вызовет замешательство и смятение в коммунистической партии и повлечет, по крайней мере, смягчение режима, существующего в стране. В конце 1933 года во время беседы, в которой принимали участие я, Розенфельд, Муханова и Давыдова, Розенфельд говорила о том, что жизнь стала невыносимо тяжелой. Перейдя к своему обычному утверждению о том, что виновником всего является Сталин, обращаясь к ним, Розенфельд сказала: “Вот бы набраться храбрости и убить Сталина”. Дальше последовал разговор, о котором я уже показывала [585].
На прошлом допросе, как мы знаем, Бураго показала, что Муханова ответила Нине Розенфельд: “Одной храбрости для этого мало”, а на вопрос Давыдовой, что же еще нужно, сказала: “Это длинная история” [586].
Теперь же следователи сочли нужным дополнительно зафиксировать в протоколе:
В этом разговоре Муханова и Розенфельд впервые прямо высказали свои террористические намерения, а я и Давыдова с ними солидаризировались [587].
Таким образом, Бураго фактически признавалась в том, что и сама имела террористические намерения, и безвозвратно включала себя в список самых отъявленных террористов.
Еще на допросе 8 марта следователи зафиксировали в протоколе следующее показание Бураго:
Первый раз мне стало известно о подготовке убийства Сталина от Мухановой летом 1933 г. В беседе со мной в присутствии Розенфельд Муханова заявила мне, что она “должна убить Сталина” [588].
Теперь чекисты решили развернуть этот скромный ученический набросок в полноценный литературный этюд:
Муханова заявила мне, что она “должна убить Сталина”. Разговор этот происходил следующим образом. Муханова, которая всегда нуждалась, явилась в библиотеку в хорошем заграничном платье, о котором рассказала, что достала его где‐то по случаю. Начались разговоры о тяжелом положении, о настоящей нужде, серой жизни, которые были обычны. Муханова, обращаясь ко мне, сказала, что она еще поживет богато, весело и красочно, и, когда я спросила, что же для этого нужно, она отвела меня к окну, пристально посмотрела мне в глаза и сказала: “Мне нужно убить Сталина”. Розенфельд на этом оборвала Муханову. Я тогда из этого разговора не сделала окончательных выводов [589].
Звучит, конечно, несколько пародийно – что же еще нужно было сказать, чтобы Наталья Бураго таки сделала “окончательные выводы”?
Позже, когда Розенфельд и Муханова прямо говорили мне о том, что они готовят убийство Сталина, я, вспоминая этот разговор и сопоставив его с моими общими впечатлениями о Мухановой, пришла к выводу, что Мухановой за участие в убийстве Сталина кто‐то обещал материальные выгоды, что она была чьим‐то платным агентом… Муханова – человек из “бывших”, который не мог приспособиться к условиям советской жизни и всегда оставался в ней чуждым. Она морально опустошенный человек, способный на все. Кроме тоски о прежней обеспеченной жизни и злобной белогвардейской ненависти к существующему у нее ничего не было [590].
Тут даже следователь Сидоров удивился и спросил, чьим же платным агентом могла быть Муханова. Да ведь и воспользоваться выгодами можно лишь в том случае, если не разоблачат. Однако Наталья Бураго о правдоподобности своих показаний мало заботилась, предоставив это чекистам. Но и придумать что‐либо конкретное была уже не в состоянии. Поэтому ответила расплывчато:
Я этого точно не знаю. По отдельным намекам, отдельным фактам я предполагаю, что она была связана с какими‐то иностранцами. Прямо она мне об этом не говорила… В связи с увольнением из библиотеки сотрудницы Пелипейко за связь с иностранным представительством Муханова говорила мне: “Не умела скрыть, может быть, и я тоже связи имею, да никто об этом не знает”. Она говорила мне в одном из разговоров в конце 1933 года, что у нее “на мази” установление знакомства с иностранцами. Мое внимание обращало на себя то, что именно в этот период она быстро восстановила знание немецкого языка. В то же время она отказывалась заниматься в кружке и говорила, что для изучения языка надо чаще беседовать с иностранцами [591].
Упоминание истории с увольнением библиотекарши Правительственной библиотеки Л. К. Пелипейко в таком контексте наглядно демонстрирует степень чекистского “липачества”. Эта история разворачивалась следующим образом: в начале мая 1933 года “стало известно” о связи Л. К. Пелипейко с персидским посольством в Москве. Почти наверняка об этом позаботилась все та же Людмила Буркова, которая сама же описала данный инцидент в своем доносе:
…Если добавить к этой группе [неблагонадежных работников] еще гражданку Пелипейко, которая имеет связь с персидским посольством (факт, сказанный ею самой, приноса посылки ей на дом приехавшими из Владикавказа и остановившимися в персидском посольстве). Звонок из этого посольства по городскому телефону библиотеки, видимо, принятому за домашний телефон гражданки Пелипейко. Вначале мужской голос, спрашивающий ее, затем сказавший: “С вами сейчас будут говорить”, – и ломаный с иностранным акцентом голос женщины, говорящий, видимо, пароль: “Я приехала из Владикавказа”, – и приглашающий Пелипейко зайти в персидское посольство. Этот разговор слушала я, принятая за кого‐то из ее друзей. Об этом было мною сказано Соколовой с просьбой передать в Секретную часть ЦИКСа. Через неделю я спрашивала консультанта Секретной части [З. И.] Пупол, она не знала об этом факте и записала мое сообщение, Соколова им ничего не говорила [592].
