Человек читающий. Значение книги для нашего существования - Хисген Рюд

В романе «Собор Парижской Богоматери», действие которого происходит в 1482 году, вскоре после того как изобретение Гутенберга начало свое триумфальное шествие по Европе, Виктор Гюго (1802–1885) вкладывает в уста архидьякона Фролло слова, передающие представление о гигантском перевороте, произведенном печатным станком:

Распахнув окно своей кельи, он (архидьякон) указал на громаду Собора Богоматери. Выступавший на звездном небе черный силуэт его башен, каменных боков, всего чудовищного корпуса казался исполинским двуглавым сфинксом, который уселся посреди города.

Некоторое время архидьякон молча созерцал огромное здание, затем со вздохом простер правую руку к лежавшей на столе раскрытой печатной книге, а левую — к Собору Богоматери и, переведя печальный взгляд с книги на собор, произнес:

— Увы! Вот это убьет то^{32}.

Слова архидьякона вызывают недоумение у присутствующего инкогнито короля Людовика XI и его лейб-медика, так что последние двое вкратце обмениваются впечатлениями:

«Это сумасшедший», — сказал лейб-медик Людовику XI. И король ответил: «Похоже на то!»

Гюго явно ощущал потребность пояснить таинственные слова архидьякона. Во вторую главу тома V он включил эссе длиной почти в 20 страниц под названием «Ceci tuera cela» («Это убьет то»). Начинается оно так:

Наши читательницы простят нам, если мы на минуту отвлечемся, чтобы попытаться разгадать смысл загадочных слов архидьякона: «Вот это убьет то. Книга убьет здание».

Но слова Фролло оказываются не такими уж загадочными:

Это значило, что новая сила сменит старую силу, другими словами — печатный станок убьет церковь. <…> Это означало, что одно искусство будет вытеснено другим, иными словами — книгопечатание убьет зодчество.

Испокон веков и до XV века н. э. архитектура была великой книгой человечества, важнейшим проявлением как ума, так и физических возможностей человека на различных стадиях его развития.

В Средние века церкви и соборы служили для распространения неизменно одних и тех же религиозных идей, сохраняя власть над верующими. Но с изобретением книгопечатания новые идеи смогли распространяться на большие расстояния с огромной скоростью. Гюго пишет:

Изобретение книгопечатания — это величайшее историческое событие. В нем зародыш всех революций. Оно является совершенно новым средством выражения человеческой мысли; мышление облекается в новую форму, отбросив старую. <…> В виде печатного слова мысль стала долговечной, как никогда. Она крылата, неуловима, неистребима. Она сливается с воздухом. Во времена зодчества мысль превращалась в каменную громаду и властно завладевала определенным веком и определенным пространством. Ныне же она превращается в стаю птиц, разлетающихся на все четыре стороны, она занимает все точки во времени и в пространстве (Виктор Гюго. Собор Парижской Богоматери).

Научная революция

Возникшее в 1-й половине XII века вдумчивое чтение с целью получения знаний вскормило Реформацию — и наоборот. Но такой способ чтения, подразумевающий внимательное и непредвзятое отношение к содержанию, со временем стал применяться не только к Библии, но и к другой важной книге: Книге Природы. Книгу Природы христианские авторы называют «второй книгой, данной нам Богом». Начало научной революции нередко увязывают с Реформацией, так как именно характерное для Реформации вдумчивое чтение сыграло решающую роль в развитии науки. Догматическая ортодоксия и строгая иерархия католицизма были плохо совместимы со свободой ума, необходимой для научного исследования природы.

Только после Реформации возникло критическое отношение к существующему знанию. Разумеется, это не значит, что сторонники традиционной веры в обществах, где преобладал католицизм или другие давно укоренившиеся религии, не сделали важных научных открытий. Но вдумчивое критическое чтение Библии дало мышлению новый импульс. И наука, и Реформация делают акцент на личных наблюдениях и следовании собственному разуму. Результатом стало пристальное внимание к буквальному значению: в одном случае — слов, в другом — природных явлений, вместо моралистической, аллегорической или мистической трактовки^{33}.

Внимательное и буквальное чтение ведет к новому способу понимания давно существующего текста. И наоборот: новые, не канонические тексты требуют, чтобы их читали буквально. Если читающий хочет понять их смысл, он должен стараться понять каждое слово и каждую фразу. Тем самым появление все большего количества новых текстов усиливает тенденцию пристального чтения. Примером тому может служить характерный для гуманистов принцип обращения к первоисточникам. Как оригинальный текст Библии (которым пользовался Эразм Роттердамский, работая над своим изданием Нового Завета), так и оригиналы античных авторов теперь рассматривались не как нечто незыблемо-священное, а как тексты, которые в первую очередь надо внимательно читать.

Точно так же и объективная действительность перестала восприниматься как доказательство реализации божественного плана, теперь люди стали искать глубинные причины окружающих их явлений. В науке это означало возврат к методу, существовавшему в древние времена и основанному на наблюдениях — например, за небесными явлениями в Вавилоне. Эта древняя научная традиция была прервана христианством, которое на долгие века провозгласило интерпретацию всего на свете в метафорическом ключе. Новый способ чтения природы ставил целью различать и отделять друг от друга объективное, поддающееся верификации знание — и субъективную интерпретацию. Наблюдаемые в природе объекты и явления представляли собой данные, причины появления которых можно было попытаться определить, исследовать и поставить на обсуждение подобно словам, значение которых можно интерпретировать научно^[114]. Тот факт, что подобные исследования порой приводили к выявлению системы, доказывало универсальность сделанных открытий.

Обязательным условием успешности новой науки было то правило, что знаниями, полученными в результате наблюдений, ученые делились с максимально широким кругом собратьев, чтобы те смогли проверить полученные данные. Из переписки между отдельными исследователями, постепенно приобретавшей все более официальный характер, постепенно родились научные журналы. Самый старый из них — издаваемый в Лондоне с 1665 года «Philosophical Transactions of the Royal Society» («Философские труды Королевского научного общества»). Журналы и книги стали главной формой накопления, сохранения и передачи знаний, а тем самым и нашей коллективной памятью. Знания стали фиксироваться в бесконечно расширяющемся параллельном мире текстов, на основе которых наука может развиваться дальше.

Просвещение

Следом за принципом буквального чтения и научным рационализмом в XVIII веке возникла философия Просвещения. Просвещение воспевало параллельный нашему реальному миру мир знаний. Этот мир включал в себя плоды рационального мышления, основанного на все более крупномасштабных, поддающихся повторению наблюдениях, отвечающих критерию фальсифицируемости. Величайшим проявлением пиетета к этой новой вере в книжные познания, опирающиеся на наблюдаемые факты, стала 35-томная Французская энциклопедия, выходившая с 1717 по 1783 год. Под руководством Дидро и Д’Аламбера над грандиозным проектом работало 150 ученых и философов, среди которых были такие знаменитые мыслители, как Монтескье, Руссо и Вольтер. Полное название этого памятника человеческой мысли таково: «Энциклопедия, или толковый словарь наук, искусств и ремёсел» («Encyclopédie, ou Dictionnaire raisonné des sciences, des arts et des métiers»).

Французская энциклопедия лишний раз подчеркивает первостепенную важность науки и является воплощением рационального и эмпирического знания — а тем самым и важнейшим манифестом Просвещения. Источником знания служат наши органы чувств, оно не является нам в откровениях и не доставляется из Рима. А упорядочивает и систематизирует полученные знания наш разум, который увязывает эмпирические данные с памятью и воображением. Все, что человек знает, идет из окружающего мира и осмысливается деятельностью разума^[115].