Франция. Магический шестиугольник - Щербина Татьяна

Я осталась жива, и наутро мы с телохранительницей двинулись к морю. Над Алым берегом, как называют руссильонские пляжи за красноватый песок (по аналогии с Лазурным и Серебряным берегом), и равниной Аржелеса парит белый замок на горе – шато Вальми, где делают самое изысканное вино Руссильона. Замок когда-то купил богатый адвокат из Перпиньяна, ставший депутатом и министром, и начал делать вино. Его вдова запустила хозяйство и решила продать замок, который никто не хотел покупать в столь плачевном состоянии. Купил его человек из бедной семьи, который накопил денег, трудясь на производстве спирта, и мечтал стать виноделом. Он все восстановил своими руками, вино его стало популярным, он разбогател. Но тут грянула война, пришли нацисты и поселились в замке. Хозяину разрешили остаться, и он остался, продолжая делать вино. После победы коммунисты посадили его в перпиньянскую тюрьму, за связь с немцами, потом он умер, а две его дочери снова запустили замок. В конце концов, виноградники вырубили, замок пустовал. Только несколько лет назад внук винодела, Бернар Карбонель, который провел детство в Вальми, но уехал делать карьеру в Париж и стал богатым человеком, решил, что не должен оставлять фамильное имение на заклание. Все свои средства он вложил в восстановление замка, посадил виноградники, пригласил работать профессионалов, теперь он живет здесь со своей семьей, и вино Вальми вернуло себе свою репутацию.

Фамильные ценности во Франции значат очень много. Владельцы виноградников, которые не хотят заниматься вином, не продают их, хотя цена велика, а сдают в аренду, сами следят за винами, потому что это наследство их дедов, а чаще всего – далеких прадедов. Длить историю, сохранять и преумножать patrimoine, наследие – миссия каждого француз ского южанина. Парки, ткавшие историю Франции, жили здесь, на юге.

В России употребимо выражение «Богом забытый» (край, город, регион, деревня). Это звучит как укор. Богу, соответственно. Во Франции такого выражения нет вовсе, есть противоположное: нам повезло, что мы живем в этом месте, «благословенном Богом». На юге Франции так говорят про все места. От них не услышишь про их сказочные утиные и гусиные фермы, потрясающие замки, вина, требующие круглогодичного и тяжкого труда – «это мы сделали». Они говорят: нам повезло, что мы живем в этом краю, благословенном Богом. В атеистической Франции это просто фигура речи, а то, что посвящение святому встречается в каждом втором названии деревни или улицы, – дань традиции. Не стоит менять то, что было хорошо. Зато все, что плохо, французы меняют с завидным упорством: ремонтируют, реставрируют, зовут дизайнеров и архитекторов со всего света, если свои не устраивают.

Не стоит менять то, что было хорошо. Зато все, что плохо, французы меняют с завидным упорством: ремонтируют, реставрируют, зовут дизайнеров и архитекторов со всего света, если свои не устраивают.

Так вышло, что после этой, на целый месяц, поездки по югу Франции, по Лангедоку-Руссильону и Перигору (департамент Аквитании), я попала в деревню Брылиха Шуйского района Ивановской области. Я бываю там каждый год, по родственной необходимости, но сейчас это было впервые после посещения пещер Ласко, в Перигоре. Потому осенило меня только сейчас. В Брылихе, ничем не отличающейся от любой другой русской деревни, домики покосились, пол проваливается. Их не в XIII веке строили, как перигорские или лангедокские деревни, и не в XVII (там дома XVII века называют «новыми»), а тридцать лет назад. Вот и печка в этом году рухнула, говорят, новую класть смысла нет – будет стоить дороже, чем весь дом. Водопровода, газопровода и канализации нет, проводить дорого. Дорого всем: жителям, району, области. Да непонятно, кто бы должен был это проводить, вроде никто и не должен. Не потянешь же трубы к одному дому за десять верст от города. Да и что дом – сегодня есть, завтра развалился, земля ничья, после смерти старушек (мужчины до старости здесь не доживают) все это просто порастет бурьяном. Оно и так поросло. Летом нет сил: шершни, оводы, слепни, мошка, комары – тучами. Состричь бы растительность – да нет, зачем, пусть растет, природа все-таки. Не говоря о том, что обихаживать даже одну сотку тяжело, а тут главное – подкорм на зиму вырастить: полить, прополоть грядки. Остальное – излишество. Вода в колодце ржавая, в ней плавают кусочки коры и всякая непонятная муть. Но кто же будет чистить колодец – он ничей. Совсем обмелел, кончится вода – кончится и деревня. Какие же все-таки французы двужильные, как они могут всё обихаживать! Кто им дает силы?

…век сейчас один у всех – глобализация, век как Судный день, в который не верили катары, – всё как на ладони, теперь в диалог или в схватку вступают уже написанные три или четыре земные Истории.

Нет, в деревне Брылиха не XIII век. Водопровод ведь император Август провел еще в 1 веке н. э.! Я бы не знала, какой здесь век, если б не попала в Ласко.

Ласко – это пещеры, расписанные кроманьонцами вдоль и поперек. Отдельные наскальные росписи сохранились в разных местах, но эти пещеры уникальны. Известно, что кроманьонцы здесь не жили. Жили они в скалах на вертикальных склонах реки Дордонь – совсем рядом, «квартиры» их тоже сохранились, правда, с голыми стенами. Предполагают, что пещеры Ласко, куда они приходили с каменными лампадами, которых здесь наши сотни, служили им чем-то вроде храма. Рисунки цветные, достаточно умелые, изображены в определенной последовательности быки, лошади, козлики, таинственные знаки, есть и одно – совершенно условное – изображение человека. Не встречается ни единой сцены охоты, никакого «быта», всё похоже на какую-то криптограмму. Разрисованы не только своды пещер, но и глубокий колодец. Ласко позволили исследователям лучше узнать жизнь кроманьонцев, таких же мыслящих людей, как и мы, наших непосредственных предков.

Мы научно называемся sapiens sapiens, они – просто sapiens. Но были и другие древние люди – неандертальцы. Они не предки, они загадочная тупиковая ветвь, как считалось до недавнего времени. Теперь уверенности у ученых меньше: возможно, некоторые неандертальцы и скрестились с сапиенсом, дав потомство. Неандертальцы ростом были под метр восемьдесят, весом – под сто кило, хоронили предков, ставили могильные плиты, пользовались орудиями, но, в отличие от своих современников сапиенсов, не имели излишеств. Скажем, кроманьонцы шили одежды из шкур, а неандертальцы просто в них заворачивались. И жилищ не строили. Неанадертальцы ограничили себя тем, что нужно для выживания, а тут настал Великий холод – не такой уж великий, всего-то минус десять на юге Франции, но кроманьонцы сделали удочки и рыбку ловили подо льдом, сшили себе шубы, попрятались в домах, выдолбленных в скалах, а неандертальцы сочли возникшие трудности непреодолимыми и себя – Богом забытыми. Напились и заснули. И больше никогда не проснулись. А ведь жили на Земле целых 250 тысяч лет.

Мы, сапиенс сапиенс, еще столько не прожили. В деревне Брылиха мне показалось, что жители России – это потомки выживших неандертальцев, скрестившихся с сапиенсами. Жизнь по минимуму, и только амбиции правителей – самолеты, космос, ядерная бомба – напоминают, что век сейчас XXI, а не какой-то 29 тысяч лет до н. э. (тогда вымерли неандертальцы, деревня Брылиха тоже скоро вымрет) и не XIII, когда инквизиция преследовала диссидентов, как тогда прозвали катаров. Более того, век сейчас один у всех – глобализация, век как Судный день, в который не верили катары, – всё как на ладони, теперь в диалог или в схватку вступают уже написанные три или четыре земные Истории.

2005