Я видел барельеф, и до сих пор
Мне сердце жжет о нем воспоминанье…
Вот в небо крик, вот каменный укор!
Под барельефом не было названья:
Труп женщины, на нем мужчины труп,
Их Змей сдавил и замер в созерцаньи…
Взгляд у обоих холоден и туп,
Но столько страсти в жадном поцелуе
От смертной боли искривленных губ.
Проклятый Змей, чью силу роковую
Не одолеть, чьих чар не избежать,
Коварный Змей, обвивший ось земную!
Земля, земля — моя святая мать,
Везде прополз он — враг твой ненасытный,
На всем его зловещая печать.
Неуязвимый, злобно-любопытный,
Следивший жизнь несчетные года,
Он исказил твой облик первобытный.
Чуть не до неба встали города,
Где ровный свет, гудки автомобилей…
И где простор потерян навсегда…
Напрасны взрывы яростных усилий,
И крик «свобода» смелых бунтарей,
Нам не вернуться к легендарной были,
Когда под солнцем, звери меж зверей,
Бродили радостно Адам и Ева,
Прекрасны, мудры в наготе своей.
Что ж, сеятель губительного сева!
Ты победил: земля в сетях твоих.
Но чем еще насытишь алчность зева,
Дух познаванья, — темный бог слепых?
Жизнь — вечный пир, внимайте солнцу, люди,
Оно поет, у вас в крови поет,
О творческом, о неизбывном чуде.
Прекрасна дева в час, когда придет
Ее жених и с них спадут одежды,
Прекрасней мать, питающая плод.
Расти, дитя, вновь будут властны вежды,
Пронижет мысль все звезды и века,
И сердце примет новые надежды.
О счастье жить! В луче моя рука!
Какая радость чувствовать в ней силу,
И хрупкий стебель нежного цветка.
Во всем подобься гордому светилу
И улыбнись, когда тебе с тоской
Укажет кто на раннюю могилу.
Нет прошлого, нет жизни прожитой.
Не убывает ни одно мгновенье,
Но каждое вновь связано с тобой.
Проклятье утверждающим сомненье,
Клевещущим на солнечный простор!
Вот истина великого значенья,
Вот эпитафия: «Склони твой взор,
Пусть каждый знак, который здесь начертан,
Блеснет, как луч рассветный из-за гор,
Живи! Я жил, я мыслил — я бессмертен.
Смерть — старая насильница — пьяна.
На улицах не счесть телег с гробами,
На кладбище могильщики без сна…
Смерть всюду, каждый миг в трактире, в храме…
Кто зачумлен, тому спасенья нет,
Хоть на других глядит ее глазами.
Все: юноша, старик в избытке лет,
Дитя — цветок и женщина, как сказка,
Замкнулись все и жгут вечерний свет.
Но страх не заглушит ни хмель, ни ласка;
Он у дверей, в каждый, молча, ждет:
Вдруг боли, корчи и лицо, как маска.
Смерть — старая насильница найдет,
Руками цепкими вопьется жадно,
И мертвым ртом к живому рту прильнет.
Дышать и знать, что дышишь, так отрадно.
Я, солнце, твой и мысль моя, как ты,
Возвышенна, красива и громадна.
Зачем же смерть и ранние кресты?
А в эти дни их выросло так много.
Вот, может, шел к возлюбленной, мечты…
И трупом лег у милого порога.
Кто ж кормчий наш? До дна раскройся твердь,
И обнажи нам дьявола иль Бога,
Чтоб знали мы, что вечно: жизнь иль смерть.
Любите так чисто и свято, как звери,
Любовь — это солнце в полдневной красе,
Любовь — это в вечность раскрытые двери.
Любите, как звери, любите и все
Коснетесь безумств переполненной чаши,
Иль сердце омоете в красной росе.
Что может быть ярче, что может быть краше,
Звериного счастья двух юных сердец.
Берите его, каждый миг оно — ваше….
Кто зверя связал, тот насильник и лжец,
Тот жизни солгал, изнасиловав тело,
Пусть женщина — «самка», мужчина — «самец»…
И это прекрасно, коль сильно и смело;
Любить и дарить человека земле,
Чтоб солнце в крови его вновь пламенело.
Всевластна любовь и в добре и во зле.
Любите ж, поймите весь ужас потери:
Прожить, не любя, до морщин на челе.
Любите, так чисто и свято, как звери.
О слава, слава, скользкая тропа!
Сегодня ты увенчан и прославлен
И рукоплещет шумная толпа,
А завтра после пыток обезглавлен,
И палачом твой бледный, страшный лик
Толпе, тебе рукоплескавшей, явлен.
Безумьем ты, иль разумом велик.
Не пей из чаши работворной власти,
Отравлен тот, кто к ней хоть раз приник.
И на пути к твоей заветной страсти
Не доверяйся кораблю толпы,
На кораблях толпы гнилые снасти.
Как много их разметано в щепы!
Я б властвовала» но предпочел иное:
Направил в горы твердые стопы,
Достиг вершин и вот теперь вас двое.
А жизнь, как сон, которого уж нет,
Нас двое: я и солнце золотое.
Отсель глашу мой радостный завет:
— «Кинь города — смятенных душ плененье,
Цари один, неси на горы свет
И презирай людское поклоненье».
