Розов был сад у подножия солнца,
 и лесной ветерок, прилетевший из Жарагуá,
 овевал все вокруг дыханием влаги,
 шумел, ворочался, радуясь городскому утру.
    Все было чисто, как напев флейты,
 можно было поцеловать землю — ни муравьев, ни сора:
 губы коснулись бы хрусталя.
 Безмолвие севера, неземная прозрачность!
 Тени цеплялись за ветви деревьев,
 точно грузные ленивцы.
 Солнце заняло все скамьи, загорало.
 Покой в саду был таким древним,
 а прохлада пахла рукой, подержавшей лимов.
 Было так тихо и так покойно,
 что мне захотелось… Не любви, нет…
 А чтобы рядом со мной гуляли…
 Ну, скажем… Ленин, Луис Карлос Престес [92], Ганди…
 Кто-то из им подобных!..
    В нежности почти иссякшего утра
 я бы сказал им: присядьте…
 И рассказал бы о наших рыбах,
 описал бы Оуро-Прето, предместье Витории,
 остров Маражó, что сделало бы праздничными
 лица этих человечьих стихий.