Зачем искать тебя в тебе, когда —
во мне ты от начала и вовек.
Едва надламываю стебли век —
мы вместе, и душа собой горда.
Ту, что во мне, я, кроме немоты,
от подлинной ничем не отличу.
Тогда за что сражаться я хочу?
О чем вздыхаю, коль со мною ты?
Взлетает цапля над простором вод,
где отраженья-корня больше нет.
Вода теперь сама — как небосвод.
Она глядит смятенно птице вслед.
Вот так и я, пока ты вправду рядом,
неверящим с тобой встречаюсь взглядом.
Из прозрачных глубин
ты выходишь к солнцу, человек,
жажда, дыханье,
безмолвие статуи.
Твой невесомый лик пробуждает
все вокруг.
Бегут молодые твои облака.
Мимо тебя
непрерывно текут века,
недоступно сливаясь
с одинокой далекостью неба.
Кто твой сон раздробил?
Ты проснулся
уже в движенье, и с этих пор
из потока, впадающего в водоем,
ты выходишь — задумчивый и босой.
Ты идешь не спеша
певучим простором
своей флейты, давая время
и влагу деснам
борозд, чтобы сберечь
зеленые зубы
посевов. Музыка мотыги
шагает рядом
то впадинам эха и прялок.
Тот, кто живет, как ты,
умирает смертью растений
и оставляет землю, сдобренную мечтой.
За тобой гонится марево моря,
но не догонит. О соленом море
нет ничего в твоей истории.
Только о пресных морях.
Спрессованное одиночество твоего пекла
заставило меня задуматься о тебе.
Стал ли ты статуей моего ожиданья?
Кто придет завтра?
Позволь мне спросить об этом: о твоем сыне,
изменчивом, как музыка реки,
влажном, как ложе озера,
несущем улыбку и бесконечность.
О твоем сыне, индеец!
Тебя нашли позади твоей тени.
Закат за твоей спиной —
вот причина твоего пораженья.
Если солнце — в твоей груди,
если ноги и голову оно золотит,
ты неподвластен ни людям,
ни богам, ни стихии.
А поверженный, ты видишь, не глядя,
слышишь, не слушая, чувствуешь, не ощущая,
разговариваешь безмолвно,
осужденный на молчание,
кровь твоих ран — твой вопль.
Какие травы укрыли
твое дыханье тинахи, наполненной водой?
Ты кладешь свое утро в золу
и ворошишь его среди перьев
окоченевших птиц, что поют
в ожидании твоего смеха. Не гримасы. Смеха.
Ох! Того невозвратного белозубого смеха.
Солнце опять войдет в твое горло,
в твое сердце, в твое лицо,
прежде чем нависнет ночная мгла
над твоим народом,
и такими человечьими будут крик, прыжок,
сон, любовь и пища.
Сегодня есть ты, а завтра
тебя сменит такой же, как ты.
Ни торопливости, ни нетерпенья.
Неиссякаем род людской.
Вот тут была долина, а сегодня — гора.
Там был холм, а нынче — ущелье.
Окаменевшее море стало хребтом,
а застывшая молния — озером.
Пережить все перемены — вот твое назначенье.
Ни торопливости, ни нетерпенья. Неиссякаем род людской.
Дележ добычи в Гватемале.
Предательство бананового войска.
К твоей, поэт, груди своим усталым лбом
прижался мой народ,
когда во рту его иссяк
прохладный привкус неба,
когда соленый ливень
его лицо омыл.
Шел пятьдесят четвертый год
столетья нашего,
и ты, поэт, безмерно чуткий
к страданьям человеческим,
постиг в то лето душу
измученной тропической страны,
залитой кровью
рабочих.
Сегодня доблесть Чили
затоптана солдатским сапогом.
Погромы, казни.
И сердца благородного
биенье.
Да, сердце бьется — значит, жив Альенде.
Оно стучит — я, значат, жав Неруда!
Мы не отступим.
Ваш пример
идет от сердца к сердцу
дорогою не траура, а молний.
Неруда будет петь всегда,
его стихам рождаться бесконечно,
взвиваться ввысь,
как чайкам в клочьях пены.
Кто утверждать посмеет, что ты умер?
Я говорю,
я снова повторяю,
что ты ЖИВОЙ.
Твой голос отвечает
зóву Чили.
Ангелы, скажите мне, ангелы,
сгинули вы куда?
Не встречаются ангелы
на земле никогда.
Матросы, вы, матросы,
в чьих глазах отразилась
голубизна морей!
Где же те матросы,
что не вернулись с морей?
Раскройте солдатскую тайну!
Куда солдаты ушли?
Неужто кончились войны?
Ведь мира нет на земле!
Может быть, есть мечтатели
с челом, озаренным луною,
с жасмином, растерзанным в сердце?
Может быть, есть влюбленные,
а может быть, у влюбленных
губы — кровавая рана
и на снежном ложе
или на огненном ложе
жертвы они приносят
любви?
Может быть, есть святые,
сердце в руках несущие,
жгущие себя факелами
безумцы, представляющие
на земле мир иной.
Разве земля не пустая?
Разве есть надежда!
Где они, дни золотые?
Где он, мир иной?
Земля вертится, вертится
у ней, пространства пленницы,
ни радости, ни ясности,
земля вертится, вертится,
она пустая — скорлупка,
и что ей мир иной?
