Вы, в чьем сердце не было скорби по господу богу,
а на руках — крови убийства,
те, чей разум не потрясен был Вселенной,
кто не слышит, как червь трусости
неустанно подтачивает нашу душу,
кто не знавал ни высочайшей хвалы,
ни неизбывного позора;
вы, кто был счастлив в самую меру —
без ослепительных озарений, негаданных, ежечасно возможных,
кто не задумывался о призрачности Пространства и Времени
и полагает, что жизнь ограничена очевидным:
закон, брак, любовь и ребенок;
кто колосья крадет у разгневанной пашни
и невозмутимо разламывает хлеб вымытыми руками;
кто произносит: «светает», —
не замирая перед волшебным ирисом зари;
кто не сподобился стать просто-напросто нищим
или добыть хлеб и кров своими трудами
среди разоренья, трущоб, нищеты;
кто в бедности не умел отсчитывать дни,
не рассуждая, а лишь терпеливо страдая;
те, кто не бился от ужаса
в страшных тисках, железных объятиях
страсти,
те, чья душа не сгорала в темном и чадной огне, —
сумрачная, немая,
сосуд позора, светильник безмерной жертвенности, —
те не постигли страдальческой сути
этого имени: ЧЕЛОВЕК.
О, цветущее сердце мое, погоди!
Красный маяк, зажженный в моей груди,
пурпурный сгусток, темная роза страсти,
ты, мое сердце, станешь когда-нибудь старым.
Твой ритм волны,
дуновения ветра в апрельских садах,
твой аромат весны,
детский порыв, печали любви будут развеяны в прах
времени мягкой рукой —
не вечно тебе колотиться,
и бросят тебя в тюремный покой,
опустелый ларец, мертвая птица.
Песни твоей трепетанье,
жадное пламя, что плоть мою яростно жжет,
гнева и слез накипанье —
все, растаяв, уйдет.
Ты, цветущее сердце мое, погоди, —
красный маяк, зажженный в моей груди,
пурпурный сгусток, темная роза страсти…
О, мое сердце!..
О, мое сердце!..
Дни бывают, когда так легки, так легки мы,
будто ветер, что плещет в зеленом древесном уборе,
будто нам в небесах улыбается ласково Слава, —
жизнь ясна и распахнута, словно лазурное море.
Дня бывают, когда так щедры, так щедры мы,
будто пашня в апреле, что дышит податливо страстью:
разум смело парит над безмерным простором вселенной,
а в душе — озаренье, и мудрость, и гордое счастье.
Дни бывают, когда мы столь глухи, столь глухи,
точно камня нутро, будто сами мы в камень одеты:
ночь в безмолвье проносит над нами огни смоляные,
за Добро и за Зло почернелые сыплет монеты.
Дни бывают, когда мы бездумны, бездумны
(вод сапфирная синь! Детство в сумерках, синих и зыбких!):
и строка из стихов, и лесная летящая птица,
даже горесть — и та предстает нам достойной улыбки.
Дни бывают, когда в нас — желанье, желанье,
так что лучшая женщина вряд ли насытить нас может:
миг прошел, как, лаская ей грудь, мы ее обнимали,
но округлость плода — и мы снова в пылающей дрожи.
Дни бывают, когда так мрачны, так мрачны мы,
будто сосны в ночи, будто стоны лесов темнокрылых.
Изнывает душа — мировой ей не выплакать скорби,
сам господь в эту пору утешить нас был бы не в силах.
И бывает еще… день… единый… единый…
Якорь поднят! Заря красновато забрезжит…
О земля! Налетают гремучие ветры
в день, когда на земле нас никто нипочем не удержит!
Ты был для предков — золотая манна
и все забыл, мой город грязно-белый.
Где времена креста, меча, обмана?
Когда погас светильник закоптелый?
Эпоха авантюрного романа
окончилась. На рейде каравеллы
не выплывут из зыбкого тумана,
и не в горшки льют масло маслоделы.
Во времена колониальной были
твои сыны едва ли походили
на воробьев, трещащих без запинки.
Сегодня в затхлости нечистоплотной
внушаешь ту же нежность безотчетно,
как стоптанные, старые ботинки.
Провинциальные девицы,
не выйдя замуж, год за годом тонут
в романах-фельетонах,
следя за жизнью из окна, с балкона…
Провинциальные девицы
всегда с иголкой и наперстком рядом
ничем не заняты. Вот разве на ночь
пьют кофе с молоком и мармеладом.
Провинциальные девицы,
когда на час решатся дом покинуть,
уходят в церковь спозаранку
домашнею походкой, как гусыни.
Провинциальные девицы,
и перезревшие, и прочее такое,
поют с утра до ночи;
«Приди, Сусанна, и побудь со мною…»
О, бедные девицы!
Так бесполезны, бледнолицы,
так целомудренны, что даже дьявол шепчет,
скрестивши руки: «Бедные девицы!»
