Люблю в душе моей уныние питать.
Природа всякий час готова нам внимать,
Наставник истинный, товарищ драгоценный!
Но более всего люблю тот час священный,
Как гаснет в облаках, прощаясь с миром, день,
Как длинная с холмов в долины ляжет тень,
Полдневных шум работ умолкнет постепенно,
И пение певцов слабеет отдаленно,
Скрываются цветы, чернеют зыби вод,
Как света царь, скончав торжественный свой ход,
Померкшее чело скрывает за туманом,
И теплится заря на западе багряном.
Тогда, мечтается, с прохладным ветерком
Молчание летит под маковым венком,
Друг ночи и о ней желанный возвеститель!
Ты мир и сон ведешь оратая в обитель.
Час вечера в полях — печальный жизни вид!
Струя сокрытых вод вокруг меня журчит,
И аромат с цветов невидимых восходит;
Тогда во глубину свою мой дух нисходит;
Спят чувства — и мечта его оживлена!
Парениям ее вселенная тесна.
Сюда питать ее, под наклоненной ивой,
Сажусь — и углублен в беседе молчаливой —
Сюда, уныния и мудрости друзья!
Лик месяца блеснул на зеркале ручья!
Пред мною храм села, в очах моих кладбище,
Отшедших от земли пустынное жилище,
Не бронза, не гранит — вещатели похвал!
Полуобрушенный, покрытый дерном вал,
Заросших ряд могил, где мох лишь, поседевший
На камнях гробовых иль вновь зазеленевший,
Почивших время сна являет для очей;
Здесь пепел их свежит извивистый ручей.
Как братья, как друзья, гроб вместе старца, млада,
Их персти не делит железная ограда!
При них взор странника стремится отдохнуть,
О братья, вместе течь и вместе кончить путь!
О тленности мечта здесь дух мой посещает,
Шаг каждый мой себе подобных попирает,
Из праха нашего составилась земля.
А там, где день и ночь гремит творцу хвала,
В природной простоте ума не озаренна,
Не хитростью его, а чувством соплетенна,
Где, мнится, сам отец внимает чад своих,
Вселяет в злобных страх и милует благих,
Где древность на стенах секирой твердой стали
Неизгладимые означила скрижали, —
В сем храме мысль моя со трепетом парит,
Приникши к алтарям, поющи лики зрит,
Дух — верою, мольбой — ланиты воспаленны,
Уста, несущи песнь, и очи умиленны;
Там молится, предстать готовясь пред судом,
Раскаянье, к земле приникшее челом,
В потоке слез свое сретает искупленье;
Благословляя там от мира удаленье,
Согбенный летами, под бременем скорбей,
Желая ускорить кончиною своей,
Дом тесный труженик себе уготовляет,
Не кончен зрится труд… а старец истлевает!..
Сюда, в час осени, стекайтеся, друзья!
Как с шорохом листов смесится шум ручья
И ток, рассвирепев, в расширенном стремленье,
К окрестным понесет жилищам потопленье;
Как ветер восшумит, внезапный гость лесов,
И обнажит верьхи дряхлеющих дубов;
Когда отцветшие дубравы и долины
Представят взорам вид печальный картины
И вы не встретите в зерцале мутных вод
Ни утра зарево, ни неба ясный свод;
Феб скроется, узрев природы разрушенье,
И, в скорби, сократит для ней свое теченье;
Когда она, сорвав красот своих венец,
Сама — как старица, сретающа конец, —
Тогда, мои друзья, в сей мрачный лес вступайте;
Свой собственный закат всеобщим услаждайте,
Смерть менее страшна, коль думаем о ней.
Сидящим вам в мечтах, быть может, вестник сей,
На мшистой высоте повременно звучащий,
Которым говорит нам миг, от нас летящий,
Моленья скажет час… во храме огнь блеснет.
Всяк к месту, в нем себе избра́нному, придет.
Торжествен час хвалы, предвечному несомый!
Быть может, окружив почивших тесны домы,
Благословения на прах их притекут,
Моление и скорбь свой тихий гимн сольют,
И взыдет фимиам над дремлющим в покое…
Там веры чувствуйте величие простое!
Или всю скорбь в себе стремитеся вместить,
Всю силу ближнего несчастие делить,
Когда, сквозь частый кров, составленный ветвями,
С бледнеющим челом, с померкшими очами,
С власами, падшими в небрежности на грудь,
Вы узрите красу, таящу робкий путь
К могиле, где ее отрада заключенна:
Дух скорбью услажден, грудь плачем облегченна!
Склонясь на мшистый крест задумчивым челом,
Уныния она вам будет божеством.
