Каган не получит с Оки ни даров, ни невесты. Едва ли после того, как на пути их замысла встал сам Кощей, былемиричи снарядят второе такое посольство. Не успела она привыкнуть к мысли о кагане, как обзавелась другим женихом, почти столь же знатным – князем киевским! Да она кто – царевна из сказки со звездой во лбу?
Кощеева рать торопливо приканчивала похлебку, деревянные ложки со стуком сталкивались в больших мисках. Двое повздорили было за какую-то глухариную косточку, чуть не полезли в драку, но рыжебородый Красен без лишних слов отвесил по затрещине тому и другому, мигом водворив порядок.
Дединка доела свою долю и тихо поставила пустую миску на лавку. Страх отпустил, уступив место отупению мыслей и чувств. Выезжая утром от Хотеновичей, могла ли она предполагать, что закончит день на Кощеевой горе, среди навьей рати? Не больше, чем сейчас могла предположить, долго ли здесь пробудет и чем закончится ее пребывание. Понимала Дединка одно: она снова попала в заложницы, и, плененная Кощеем, принуждена дожидаться того, кого тот признаёт своим господином. Самого Перуна.
Ища хоть какого-нибудь утешения, она подумала о Торлейве. Что, если он придет сюда вместе со Святославом, ведь он же его близкий родич! Было совсем неясно, чем это поможет, но все же мысли о нем чуть облегчали тяжесть на сердце – будто свет небесной звезды, проникающий в глубину бездны.
Глава 4
К собственному изумлению, за несколько дней Дединка обжилась на Кощеевой горе. Хотя чему было дивиться, если к своим восемнадцати годам она дважды перемещалась в новое место – когда ее увезли в Свинческ и когда вернули в Былемирь. Она привыкла привыкать к новому и этим сильно отличалась от прочих девушек, что мало видят, кроме родного гнезда, и даже женщин, что лишь раз перебираются в гнездо мужа – и то не особо далеко. В первые дни пленница Кощея боялась лишний раз шевельнуться, а вылазка по нужде превращалась в военный поход, полный опасностей. Но за эти же дни она убедилась, что окружают ее вовсе не навцы, а обычные отроки – «зимние волки». Необычным было то, что большую их часть составляли меряне: племя, о котором Дединка лишь слышала раз-другой от русов. Меряне жили где-то далеко на северо-востоке, ими правил свой конунг – из русов, но говорил они не на русском, не на славянском, а на своем мерянском языке, в котором Дединка не разбирала ни слова. Но славяне на Кощеевой горе имелись – чуть ли не половина. Это были отроки из двух местных стай, кого Кощей принудил служить себе. Частью они разбежались, но часть осталась. В лесу отроки и так считались мертвыми, поэтому не видели в службе владыке мертвых ничего невозможного.
Возглавляли эту рать двое: сам Кощей и Красен, его ближайший друг и самый старший годами из населения Кощеевой горы. Они говорили меж собой по-славянски, иногда, если хотели обсудить что-то втайне, переходили на русский, который здесь кроме них понимал только один парень-мерянин, Мергуш. Сам Кощей, без личины и одежды из шкур, ничем не отличался от обычного человека, и, пережив первое потрясение, Дединка смотрела на него с опаской, но уже без дрожи.
Приглядевшись, Дединка нашла, что Кощей заслуживает больше жалости, чем страха. Он хромал, страдая от серьезной раны в бедре. Как она поняла, он получил ее еще осенью, в битве со смертельными врагами, и чудом тогда не погиб; рана с тех пор поджила, но недавно открылась снова.
– Ты бы хоть попросил Лебедь, чтобы залечила! – сказал как-то Красен, в очередной раз перевязывая своего вожака.
– Много ты понимаешь, – угрюмо ответил ему Кощей.
– Чего тут понимать? Она любую рану в силах исцелить. Ей это ничего не стоит!
Слыша это, Дединка сперва подумала, что Лебедем зовут кого-то из здешней дружины, из приятелей Зяблика и Рябчика. Но Красен сказал – она? Ни одной девушки или женщины, кроме самой Дединки, на Кощеевой горе она не приметила. Где же они сыскали умелицу залечить любую рану?
– Сами боги страдают от ран, – помолчав, сказал Кощей. – Сам Один не излечил свой глаз и рану на груди от копья. Этим он заплатил за всемогущество. Эта рана – моя плата. Я ее плачу и не жалею.
– Да ты разве всемогущ? – Красен разогнулся, в изумлении взглянул ему в лицо.
– Я жив. А должен был погибнуть. Теперь я сродни ему самому…
– Ох, Игмоша! – Красен помотал головой.
С некоторых пор он заподозрил, что пережитая смертельная опасность, поединок бога с валькирией прямо перед глазами и чудесное спасение заставили Игмора слегка повредиться в уме. Но уж изменили его – несомненно. Ушла грубоватая веселость, самоуверенность сменилась задумчивостью, появилась привычка смотреть пустым взглядом в пространство и шевелить губами, будто Игмор видит невидимых гостей и разговаривает с ними неслышно для прочих. Обычно такие признаки говорят о скорой смерти, и это внушало Красену острую тревогу. В весьма угрожающем положении он остался единственным человеком в здравом уме, а мог остаться и единственным уцелевшим из всей беглой Игморовой братии. Последним из семерых. Что он тогда будет делать на этой дважды проклятой Кощеевой горе? И если судьба «Кощеевой рати» – набранных в разных местах мерянских и славянских отроков – его беспокоила мало, то за собственную жизнь он держался крепко и не желал терять надежду когда-нибудь вернуться домой целым и невредимым. Впрочем, странности Игмора помогали держать в узде буйную рать: все видели, что вожак разговаривает с тем светом.
Так Дединка узнала, что у Кощея есть еще одно имя, человеческое. Красен велел ей приняться за хозяйство – ему изрядно надоела подгорелая каша и похлебка с перьями и сосновыми иглами. Дединка была рада иметь занятие: готовить еду в Кощеевом доме, где он жил с полутора десятом отроков, убирать стол и посуду. Питались тут дичью и рыбой, как звери, и на добычу пропитания большая часть отроков уходила каждый день. Сама Дединка старалась не подавать голоса и не привлекать к себе внимания лишний раз, но порой Кощей сам к ней обращался.
– Ты будешь жить здесь, пока не придет Перун, – объявил он на другой день после разграбления обоза. – Я жду Перуна. Ты знаешь, кто это такой?
– Это… господин молний и гроз небесных, – робко отвечала Дединка.
– Правильно! – Кощей кивнул светловолосой головой. – И он – князь киевский. Он придет, и ты будешь служить ему.
– Но почему… ты ему служишь? – решилась спросить Дединка. – Если ты Кощей… а он Перун…
– Я ему брат, – последовал неожиданный ответ. – Мы – сыны одного отца. Он – старший, я – младший. Судьбы наши у богов в одну нить связаны. Он погибнет – я погибну. Я погибну – он погибнет. Но только того не будет. Ему от богов обещано. Он не погибнет, пока три царства к ногам его не падут. И тогда уж возьмут его боги на небо к себе живым, и там он будет жить с ними вечно, как равный, покуда белый свет стоит. А на земле он не умрет, ни тела его здесь не будет, ни могилы. И мы, дружина и братья его, вместе с ним пойдем. Тому залогом дух белого парда, зверя лютого, и золотой меч из могилы волотовой. Потому я ничего не боюсь. Три царства нас ждут. И путь к ним отсюда начнется. Радуйся, девка. Перун тебя в жены возьмет, и будешь вечность целую жить с ним в золотом тереме небесном.
Дединка молчала, не зная, что отвечать и даже как понимать эти дивные, на первый взгляд, даже безумные речи. Вот и снова ей обещают золотой терем! Мельком глянув на Красена, она заметила, как тот слегка кривит рот, будто тоже находит эти речи скорее безумными, чем воодушевляющими. Но Красен казался ей даже более неприятным человеком, чем сам Кощей. Если Кощей был немного безумен, но спокоен, то в Красене чувствовалась озлобленность и досада. По лицу было видно: он не очень-то жаждет попасть в золотой небесный терем, а предпочел бы спокойную жизнь на земле.
Казалось бы, это чудное место должно вытеснить из памяти Свинческ, но Дединка вспоминала его каждый день. Станиборов двор теперь виделся ей лучшим местом на свете, где она жила счастливо. К новому Былемирю она не успела привыкнуть, да и он ее не столько приветил, сколько напугал: оттуда ее отослали за кагана и тем направили прямо в руки Кощея! Дединка перестала надеяться, что все после отъезда из Свинческа было сном, но в мечтах то и дело уносилась туда.
