Город пробужденный (ЛП) - Суйковский Богуслав

Отец все колеблется. Говорит, купить раба можно. Да, его помощь очень бы пригодилась. Но надо думать, что потом. А что потом, когда он состарится? Его уже никто не купит, а кормить-то надо. Выгнать или убить — закон не позволяет. Об этом нельзя забывать.

Кериза с досадой повела плечами. С обычной беззаботностью юности она гнала от себя любые мысли о будущем, а мысль о старости, как о чем-то неприятном, отбрасывала не раздумывая. Старость казалась ей чем-то небывалым, выдуманным, злой сказкой, которой пугают детей.

Но стоило ей оказаться в порту, как все эти размышления мигом улетучились. Здесь она знала каждый камень, и здесь всегда происходило что-нибудь интересное. Корабли со всех концов света, люди в диковинных одеждах, говорящие на непонятных языках, иноземные товары…

Она вздохнула, вспомнив, что случилось пару недель назад. Она наблюдала тогда, как разгружают какой-то египетский корабль. Купец был эфиоп. Уже на берегу, совсем рядом с ней, он показывал покупателю привезенные ткани. Один из свитков развернулся. С той самой поры Кериза тяжело вздыхала при одном воспоминании о том мгновении. Ах, иметь бы когда-нибудь пеплос из такой ткани — тонкой, переливчатой, дивно струящейся по телу. У жрицы Лабиту, которой она иногда причесывала волосы, был точно такой же шарф, и она говорила, что он из тех краев, куда не дошел даже Александр, царь македонский. А ведь тот покорил почти весь мир… Но пеплос, пеплос из такой ткани — это была мечта, от которой пропадал сон. Но сколько же он, должно быть, стоит? Страшно подумать. Даже тот покупатель, хоть и походил на богача, кажется, колебался.

В порту какая-то огромная понтийская пентера как раз выходила в море, но это было делом обычным. Все знали, что она везет груз пурпурной ткани, столь желанной и ценимой на востоке. Раньше ткани красили во всех финикийских городах. Теперь же это доходное ремесло перебралось в Карфаген, ибо лишь в его окрестностях еще сохранились драгоценные моллюски, дающие пурпур.

Понтийский корабль выводила в море боевая бирема. Зачем? Пираты не смеют приближаться к Карфагену — боятся римского флота. Уж точно не карфагенян. Отец говорил, что над карфагенским флотом смеется любой пиратский главарь посмелее. Да и что осталось у былой владычицы морей после последнего мира с Римом? Десять бирем. Да и те такие старые, что выйти на них в море — уже само по себе великая отвага.

Но и эти мысли Кериза отбросила, когда дошла до той части порта, что была напротив храма Мелькарта, покровителя мореходов, где швартовались рыбацкие лодки. В тот день их стояло всего несколько, но одну из них Кериза узнала издалека. Это лодка Кадмоса; всего месяц назад он чинил борт, и свежая доска еще не успела почернеть и теперь ясно выделялась на фоне старых. Он назвал свою лодку «Калаит» — бирюза. Хотя она была серой, как и все остальные, некрашеной, и ничего бирюзового на ней не было. Но в прошлом году, когда они случайно познакомились, у нее, Керизы, были бирюзовые серьги. Ее единственное сокровище. А Кадмос все смотрел на них и спросил, любит ли она бирюзу. Она, смутившись, ответила, что да, хотя это было неправдой. Она предпочитает кораллы, а больше всего — тот таинственный, золотистый и легкий электр, что привозят откуда-то с севера. Но тогда она и сама толком не знала, что говорит, а когда в следующий раз увидела лодку Кадмоса, на ней уже красовалось новое имя. Оно бросалось в глаза, потому что буква алеф была выведена как-то странно, косо.

Кериза сделала вид, что не заметила надписи, и никогда не упоминала о смене названия. Хотя прежде лодка звалась «Метамира», а ведь это, наверняка, имя какой-нибудь мерзкой греческой гетеры, продажной девки, дряни, которую… ох, которую следовало бы…

Очень трудно было успокоиться после мысли, что Кадмос, видно, хорошо знал какую-то Метамиру.

2

Кадмос, должно быть, тоже завидел ее, потому что вдруг перемахнул через борт и бросился ей навстречу. Он весело смеялся, и белые зубы сверкали на его бронзовом от загара лице. Бороды он не носил, что, впрочем, было довольно обычно для молодых карфагенян, охотно перенимавших римские обычаи, хотя Рим и был их злейшим врагом.

Этот смех, смелая походка, а может, блеск глаз — все это разом лишило девушку уверенности. Она замерла, словно хотела отступить, но все же пересилила себя и медленно шагнула к лодке.

Положение карфагенской женщины, особенно из низших сословий, давно уже не походило на древние финикийские обычаи, что сковывали ее и подчиняли воле отца или мужа, хотя по сути законы не изменились, и консерваторы, особенно старики, призывали вернуться к старым нравам. Поэтому то, что девушка свободно разгуливала по рынку и порту, никого не удивляло, и рыбак приветствовал ее без всякого смущения. К тому же он несколько лет был моряком на тяжелых торговых галерах, повидал много стран и охотно перенимал чужие обычаи. Вот и сейчас он весело крикнул:

— Здравствуй, Кериза, дочь Макасса! Здравствуй, украшение улицы Каменотесов! Да что там улицы! Украшение всего города!

Заметив, как смутилась девушка, он и сам смутился и вдруг заговорил совсем другим тоном.

— Ты, верно, ищешь свежей рыбы, Кериза? Я так и знал. Мы ловили всю ночь, но улов был скудный. Однако я отложил кое-что достойное тебя: мурена, длинная как копье и толстая с мое бедро.

Кериза торопливо перебила:

— Мурена? Да такая огромная? Но… это слишком много для нас и… и слишком дорого.

— Слишком много? Ха! Неужели у такого мастера, как твой отец, пропал аппетит? Ну, и на это найдется управа. Пригласи меня сегодня на ужин. Вот увидишь, этой рыбки еще и мало покажется!

Рыба не была ни длиною с копье, ни толщиною с бедро, но ее хватило бы на сытный ужин для четверых мужчин, и в корзине Керизы она поместилась с трудом. Это тут же дало Кадмосу повод для новой просьбы.

— Слишком тяжело для тебя. Давай я понесу корзину и провожу тебя. Так будет безопаснее, а то много пьяных шляется.

— Я не боюсь! — попыталась воспротивиться Кериза, но когда рыбак, не слушая, подхватил корзину и зашагал в сторону площади Ганнона, она робко возразила.

— Может… может, пойдем другой дорогой? Там буянят пьяные нумидийские матросы…

— Уж лучше пусть они убираются с моей дороги! — выпалил Кадмос, но тут же помрачнел. Он знал, что нумидийцы ходят толпами, городская стража не вмешивается, разве что в крайнем случае, а затеять драку в обществе девушки могло иметь самые дурные последствия именно для нее.

Поэтому он нехотя добавил:

— Как скажешь. Придет и на этих варваров управа. О, боги, до чего дошло, что эти нумидийские псы так нагло ведут себя в нашем городе! О, правы те, кто кричит, что наш первый враг — Масинисса!

— Нет, нет! — смело возразила Кериза. — Старец Лестерос, мудрец, справедливо доказывает, что это Рим натравливает его на нас, чтобы нас связать, ослабить…

Кадмос удивленно взглянул на нее.

— Ого! Так ты уже рассуждаешь о политике? Да что, весь город с ума сошел? Куда ни пойдешь — везде споры да ссоры. А жизнь так прекрасна и коротка. Впрочем, неважно. Идем. Хм, не хочешь через площадь Ганнона? Ну, тогда, наверное, через Малку. Днем там безопасно.

— Как хочешь, Кадмос, — тихо ответила девушка. У Малки была дурная слава. С наступлением сумерек ни одна женщина не решалась забредать в ее кривые, темные улочки — это и противоречило обычаям, и было попросту опасно. Но сейчас был ясный день, да и присутствие Кадмоса придавало ей уверенности. Было даже как-то неожиданно приятно подчиниться этой сильной мужской воле.

Но уже через мгновение она об этом пожалела. Кадмос шел уверенно, — видно, он прекрасно знал закоулки этого квартала, — и вел ее кратчайшей дорогой к улице Каменотесов, что лежала между Бирсой и Тевсской брамой. Но он не подумал, что не всякая улица придется по нраву молодой девушке, а может, у него и не было выбора, потому что все улицы здесь были одинаковы. Достаточно сказать, что, едва они свернули за первый угол, Кериза невольно замерла. Впрочем, она тут же овладела собой и двинулась вперед с гордо поднятой головой, но с густым румянцем на щеках. Прямо перед собой она увидела огромный, всем известный знак, сообщавший прохожим, что в этом доме находится лупанарий, а стоявшие рядом в ряд высокие табуреты, на которых по вечерам сидели, завлекая прохожих, женщины, указывали, что заведение открыто и девиц хватает на любой вкус.