— Я нахожу его превосходным, сударь.
— Конура, любезный гость, просто конура, — возразил барон. — Она начинает приходиться по вкусу крысам — с тех пор, как лисицы, ящерицы и ужи прогнали их из другого замка. Ах, сударь, вы ведь чародей или вроде этого, что вам, черт возьми, стоит взмахом волшебной палочки вернуть старый замок Мезон-Руж да не забыть при этом две тысячи арпанов окружавших его лугов и лесов? Но держу пари, что вместо этого вы были настолько любезны, что провели ночь на отвратительной постели.
— О сударь!
— Не спорьте, любезный гость. Постель отвратительна, я знаю: это постель моего сына.
— Клянусь вам, господин барон, постель показалась мне превосходной. Как бы там ни было, я в смущении от вашей доброты и от всего сердца хотел бы оказать вам взамен какую-нибудь услугу.
Старик, не упускавший случая пошутить, указал ему на Ла Бри, который поднес хозяину стакан воды на прекрасной тарелке саксонского фарфора, и проговорил:
— Прекрасно, господин барон, у вас есть случай сделать для меня то же, что наш Спаситель сделал на свадьбе в Кане Галилейской: превратите эту воду в вино, но по крайней мере в бургундское, например, в шамбертен, и вы окажете мне тем самым величайшую услугу.
Бальзамо улыбнулся; барон, сочтя его улыбку за отказ, залпом опорожнил стакан.
— Замечательное средство, — заметил Бальзамо. — Вода, барон, — самое благородное вещество: именно над нею носился дух Божий перед сотворением мира. Ничто не может ей противостоять: она точит камень, и, быть может, когда-нибудь обнаружат, что в ней растворяются алмазы.
— Ну, меня-то она растворит, — отозвался барон. — Не хотите ли и вы выпить со мною, а? У нее перед моим вином есть преимущество: она совершенно чиста. К тому же вода у меня еще есть — с нею не так, как с моим мараскином.
— Если вы расправились со своим стаканом, велите принести и мне, дорогой хозяин, и тогда я, быть может, найду способ оказаться вам полезным.
— Но объясните же! Вы, надеюсь, не торопитесь?..
— Господи, разумеется, нет. Прикажите этому доброму малому принести мне стакан чистой воды.
— Вы слышали, Ла Бри? — обратился к слуге барон.
Со своей обычной расторопностью Ла Бри удалился.
— Но неужели в стакане воды, который я выпиваю каждое утро, заключены какие-то особые свойства или тайны, а я о них даже не подозреваю? Оказывается, я уже десять лет, сам того не ведая, занимаюсь алхимией — точно так же, как господин Журден [42], сам того не ведая, говорил прозой?
— Мне не известно, чем занимаетесь вы, — серьезно ответил Бальзамо, — но известно, чем занимаюсь я.
Затем, повернувшись к Ла Бри, который выполнил поручение с волшебной быстротой, Бальзамо сказал:
— Благодарю, добрый слуга.
Взяв стакан в руки, он поднял его до уровня глаз и принялся всматриваться в содержимое хрустального сосуда, которое в ярком свете дня переливалось жемчужными и радужными отблесками.
— Проклятье! Что хорошего можно увидеть в стакане воды? — поинтересовался барон.
— Как раз сегодня — много хорошего, господин барон, — ответствовал чужестранец.
Он, казалось, удвоил внимание; барон вопреки собственному желанию пристально следил за ним, а оторопевший Ла Бри так и продолжал стоять с тарелкой в руках.
— И что же вы видите, любезный гость? — с прежней насмешливостью проговорил барон. — Я сгораю от нетерпения! Что там? Наследство или новый Мезон-Руж, чтобы чуть-чуть поправить делишки?
— Я вижу приглашение, которое передам вам, чтобы вы были наготове.
— В самом деле? На меня нападут?
— Нет, сегодня утром вам нанесут визит.
— Ну, значит, вы просто назначили кому-то у меня свидание. Это плохо, сударь, очень плохо. Имейте в виду: сегодня утром куропаток, по-видимому, не будет.
— То, что я имею честь вам сообщить, дорогой хозяин, весьма важно и серьезно, — продолжал Бальзамо. — В этот миг кое-кто направляется в Таверне.
— Господи, неужели? И что это за визит? Просветите меня, любезный гость, умоляю, ибо надо признаться — да вы и сами убедились в этом по несколько кислому приему, который я вам устроил, — надо признаться, что для меня любой гость — докука. Уточните, милый чародей, уточните, если это возможно.
— Не только возможно, но даже просто, поэтому не чувствуйте себя слишком уж мне обязанным.
С этими словами Бальзамо устремил внимательный взгляд на волнующуюся опаловую поверхность жидкости.
— Ну как, видите? — спросил барон.
— Превосходно.
— Да говорите же, сестра Анна! [43]
— Я вижу, что к вам едет некая высокопоставленная особа.
— Да ну? И что, едет просто так, безо всякого приглашения?
— Она напросилась сама. Ее сопровождает ваш сын.
— Филипп?
— Он самый.
Тут на барона напал приступ веселости, что выглядело весьма неучтиво по отношению к чародею.
— Ах, мой сын! Вы сказали, эту особу сопровождает мой сын?
— Да, барон.
— Стало быть, вы знакомы с моим сыном?
— В жизни не встречался.
— А где мой сын сейчас находится?
— В полулье или даже четверти лье отсюда.
— Отсюда?
— Да.
— Дорогой мой, Филипп сейчас в Страсбурге, он служит в тамошнем гарнизоне и, если только не дезертирует — а он этого не сделает, уверяю вас, — никого привезти сюда не сможет.
— И тем не менее он кое-кого везет, — проговорил Бальзамо, продолжая вглядываться в стакан с водой.
— А этот кое-кто мужчина или женщина? — осведомился барон.
— Это дама, барон, и притом весьма знатная. Подождите-ка, тут что-то странное.
— И важное? — подхватил барон.
— Клянусь вам, да.
— Тогда уж договаривайте.
— Дело в том, что вам следует удалить отсюда эту служаночку — маленькую распутницу, как вы ее называете, — которой палец в рот не клади.
— Почему это я должен ее удалить?
— Потому что в чертах Николь Леге есть некоторое сходство с прибывающей сюда особой.
— А вы говорите — знатная дама! Знатная дама похожа на Николь… Не кажется ли вам, что вы впали в противоречие?
— Отнюдь, нет. Однажды я купил рабыню, которая была так похожа на царицу Клеопатру, что мы даже подумали, не следует ли отвезти ее в Рим, чтобы она приняла участие в триумфе Октавиана Августа.
— Эх куда вас занесло! — воскликнул барон.
— В конце концов, поступайте как хотите, дорогой хозяин. Вы же понимаете: меня все это никак не касается, я сообщил все это в ваших же интересах.
— Но каким образом сходство с Николь может оскорбить эту особу?
— Представьте, что вы — король Франции, чего я вам не желаю, или дофин, чего я желаю вам еще менее; так вот, неужели вам будет приятно, если вы войдете в чей-нибудь дом и среди челяди увидите копию вашего августейшего лика?
— Вот дьявол! — воскликнул барон. — Трудная задачка! Из того, что вы сказали, следует…
— Что очень высокопоставленная и могущественная дама, которая вот-вот приедет сюда, будет не очень-то довольна, увидев собственную копию в короткой юбчонке и домотканой косынке.
— Ладно, — не переставая смеяться, заключил барон. — Когда надо будет, я ее ушлю. Но больше всего, дорогой барон, меня радует мой сын. Его мчит к нам сюда счастливый случай и даже не кричит: «Поберегись!»
Старый барон расхохотался громче прежнего.
— Значит, мои предсказания вас порадовали? — внушительно спросил Бальзамо. — Тем лучше, однако на вашем месте, барон…
— Что на моем месте?
— Я отдал бы кое-какие приказы, распоряжения.
— В самом деле?
— Конечно.
— Я подумаю, любезный гость, подумаю.
— Как бы не опоздать.
— Так все это вы говорите мне серьезно?
— Как нельзя более серьезно, барон. Если вы хотите достойно принять особу, которая делает вам честь своим визитом, нельзя терять ни минуты.
Барон покачал головой.
— Вы, кажется, все еще сомневаетесь?
