– Браво! – крикнул Безмо.
Он налил себе полный стакан вина и выпил его, радуясь от всего сердца при мысли о том, что грехопадение его преосвященства епископа совершается не без его участия.
Поглощенный своими мыслями и вином, он не заметил, что Арамис внимательно прислушивается к каждому звуку, доносящемуся с главного двора крепости.
Часов около восьми, в то время как Франсуа подавал пятую бутылку вина, во двор въехал курьер, и хотя прибытие его сопровождалось изрядным шумом, Безмо ничего не услышал.
– Черт его побери! – проговорил Арамис.
– Что? Кого? – встрепенулся Безмо. – Надеюсь, не вино, которое вы сейчас пьете, и не того, кто им угощает вас?
– Нет, ту лошадь, и только ее, которая производит не меньше шума, чем эскадрон в полном составе.
– Ну, так это курьер, – буркнул, не прекращая возлияний, Безмо. – Черт бы его унес! И поскорее, чтобы нам больше не слышать о нем. Ура! Ура!
– Вы обо мне забываете, любезный Безмо. У меня стакан пуст, – молвил Арамис, указывая на свой хрустальный бокал.
– Клянусь, вы меня восхищаете… Франсуа, вина!
Вошел Франсуа.
– Вина, каналья, и самого лучшего!
– Слушаю, сударь, но… там приехал курьер.
– Я сказал: к черту!
– Сударь, однако…
– Пусть передаст дежурному, завтра посмотрим. Завтра у нас будет время, завтра будет светло, – ответил солдату Безмо, причем заключительные слова он произнес нараспев.
– Ах, сударь, сударь… – проворчал невольно солдат.
– Будьте осторожнее! – сказал Арамис.
– В чем, дорогой господин д’Эрбле? – спросил полупьяный Безмо.
– Письмо, посланное коменданту цитадели с курьером, бывает порой приказом.
– Почти всегда.
– А разве приказы посылаются не министрами?
– Да, конечно, но…
– А разве министры не скрепляют своей подписью подписи короля?
– Может быть, вы и правы. Но все это очень досадно, когда сидишь вот так, перед вкусной едой, наедине с другом. Ах, сударь, простите, я позабыл, что это я угощаю вас ужином и что говорю с будущим кардиналом.
– Оставим это, любезный Безмо, и вернемся к вашему солдату по имени Франсуа.
– Но что же он сделал?
– Он ворчал.
– Напрасно!
– Да, но так как он все же ворчал, то возможно, что там происходит что-нибудь необычное. Может быть, Франсуа нисколько не виноват в том, что ворчал, а виноваты вы, не пожелав его выслушать.
– Виноват? Я виноват перед Франсуа? Это уж слишком!
– Виноваты в уклонении от служебных обязанностей. Простите, но я счел долгом сделать вам замечание, которое кажется мне довольно серьезным.
– Возможно, что я не прав! – заикаясь сказал Безмо. – Приказ короля священен. Но приказ, который приходит за ужином, повторяю снова, чтоб его черт…
– Если б вы позволили себе нечто подобное по отношению к великому кардиналу, – а, дорогой мой Безмо? – да если б к тому же приказ оказался спешным…
– Я это сделал, чтобы не беспокоить епископа; разве, черт возьми, это не оправдание?
– Не забывайте, Безмо, что и я носил когда-то мундир и привык иметь дело с приказами.
– Значит, вы желаете…
– Я желаю, друг мой, чтобы вы выполнили ваш долг. Да, я прошу вас исполнить его, хотя бы ради того, чтобы вас не осудил этот солдат.
Француа все еще ждал.
– Пусть принесут приказ короля, – сказал, приосанившись, Безмо и прибавил шепотом: – Знаете, что в нем будет написано? Что-нибудь в таком роде: «Будьте осторожны с огнем поблизости от порохового склада». Или: «Следите за таким-то, он быстро бегает». Ах, когда бы, монсеньор, вы только знали, сколько раз меня внезапно будили посреди самого сладкого, самого безмятежного сна; сломя голову летели сюда гонцы лишь затем, чтобы передать мне записку, содержащую в себе следующие слова: «Господин де Безмо, что нового?» Видно, что люди, которые теряют время для писания подобных приказов, никогда сами не ночевали в Бастилии. Узнали б они тогда толщину моих стен, бдительность офицеров и количество патрулей. Ну, ничего не поделаешь, монсеньор! Это и есть их настоящее ремесло – мучить меня, когда я спокоен, и тревожить, когда я счастлив, – прибавил Безмо, кланяясь Арамису. – Предоставим же им заниматься их ремеслом.
– А вы занимайтесь вашим, – добавил, улыбаясь, епископ; при этом он устремил на Безмо настолько пристальный взгляд, что слова Арамиса, несмотря на ласковый тон, прозвучали для коменданта как приказание.
Франсуа возвратился. Безмо взял у него посланный ему министром приказ. Он неторопливо распечатал его и столь же неторопливо прочел. Арамис, делая вид, что пьет, сквозь хрусталь бокала наблюдал за хозяином.
– Ну, что я вам говорил! – проворчал Безмо.
– А что? – спросил ваннский епископ.
– Приказ об освобождении. Скажите на милость, хороша новость, чтобы из-за нее беспокоить нас?
– Хороша для того, кого она касается непосредственно, и против этого вы, вероятно, не станете возражать, мой дорогой комендант.
– Да еще в восемь вечера!
– Это из милосердия.
– Из милосердия, пусть будет так; но его оказывают негодяю, томящемуся от скуки, а не мне, развлекающемуся в доброй компании, – сердито бросил Безмо.
– Разве это освобождение потеря для вас? Что же, узник, которого теперь у вас отбирают, содержался в особых условиях?
– Как бы не так! Дрянь, жалкая крыса; он сидел на пяти франках в день.
– Покажите, – попросил Арамис, – или, быть может, это нескромно?
– Нисколько, читайте.
– Тут написано: спешно. Вы видели?
– Восхитительно! Спешно! Человек, который сидит у меня добрые десять лет! И его спешат выпустить, и притом сегодня же, и притом в восемь вечера!
И Безмо, пожав плечами с выражением царственного презрения, бросил приказ на стол и снова принялся за еду.
– У них бывают такие порывы, – проговорил он все еще с полным ртом. – В один прекрасный день хватают человека, кормят его десять лет сряду, а мне беспрестанно пишут: «Следите за негодяем!» или: «Держите его построже!» А затем, когда привыкнешь смотреть на узника как на человека опасного, тут вдруг, без всякого повода и причины, вам объявляют: «Освободите». И еще надписывают на послании: Спешно! Признайтесь, монсеньор, что тут ничего другого не остается, как пожать плечами.
– Что поделаешь! – вздохнул Арамис. – Возмущаешься, а приказ все-таки выполняешь.
– Конечно! Разумеется, выполняешь!.. Но немного терпения!.. Не следует думать, будто я раб.
– Боже мой, любезнейший господин де Безмо, кто же думает о вас нечто подобное. Всем известна свойственная вам независимость.
– Благодарение господу!
– Но известно также и ваше доброе сердце.
– Ну, что о нем говорить!
– И ваше повиновение вышестоящим. Видите ли, Безмо, кто был солдатом, тот останется им на всю жизнь.
– Вот поэтому я и оказываю беспрекословное повиновение, и завтра, на рассвете, узник будет освобожден.
– Завтра?
– На рассвете.
– Но почему не сегодня, раз на пакете и на самом приказе значится спешно?
– Потому что сегодня мы с вами ужинаем, и для нас это также достаточно спешное дело.
– Дорогой мой Безмо, хоть я сегодня и в сапогах, все же я не могу не чувствовать себя духовным лицом, и долг милосердия представляется мне вещью более неотложной, чем удовлетворение голода или жажды. Этот несчастный страдал достаточно долго; вы сами только что говорили, что в течение целых десяти лет он был вашим нахлебником. Сократите же ему хоть немного его страдания! Счастливая минута ожидает его, дайте же ему поскорей насладиться ею, и господь вознаградит вас за это годами блаженства в раю.
– Таково ваше желание?
– Я прошу вас об этом.
– Сейчас, посреди нашего ужина?
– Умоляю вас, поступок такого рода стоит десяти benedicite. [6]
– Пусть будет по-вашему. Только нам придется доедать ужин холодным.
– О, пусть это вас не смущает!
