Шелковый Путь (ЛП) - Фалконер Колин

— Я здесь пять лет. Вы — и пяти дней не пробыли. Не вам говорить мне о моем долге в Святой земле.

— Мы все здесь, чтобы служить Христу.

Жоссеран угрюмо смотрел в огонь. Наконец он сказал:

— Если служить Христу можно, убивая мужчин и вырезая женщин и детей, то мы с Жераром, несомненно, воссияем в раю.

Он увидел, как два тамплиера снова переглянулись.

— Что ты хочешь этим сказать? — спросил Уильям.

Жоссеран вздохнул и бросил палку в пламя.

— Я хочу сказать, что мой долг в Святой земле тяжким бременем лежит на мне, брат Уильям. Я пришел сюда, думая отвоевать Святой город у турка. Вместо этого я видел, как венецианцы вспарывают мечами животы генуэзцам на улицах самой Акры, и видел, как генуэзцы делают то же самое с венецианцами в монастыре Святого Саввы. Христианин убивает христианина. Разве это служение Христу? Я также видел, как добрые христианские воины вырывали мечами детей из чрева их матерей, и видел, как они насиловали женщин, а потом перерезали им глотки. Эти невинные, к слову, не занимали святых мест, а были простыми бедуинами, гнавшими своих овец с пастбищ. И все это во имя нашего Спасителя.

— Святой Отец, как вы знаете, был крайне оскорблен, узнав о распре между венецианцами и генуэзцами, ибо он, как и вы, верит, что наши ратные усилия должны быть направлены против неверных, а не друг против друга. Но что до этих невинных, как вы их называете… мы убиваем овец и свиней без греха. Убить сарацина — не большее пятно на душе.

— Овец и свиней? — Жерар беспокойно пошевелился и бросил на Жоссерана предостерегающий взгляд.

Но Жоссеран не смог сдержаться.

— Разве у овец и свиней есть искусные лекари? Разве овцы и свиньи знают астрономию и движение звезд? Разве овцы и свиньи читают стихи, имеют свою музыку и зодчество? У сарацин есть все это. Я могу спорить с ними о религии, но я не могу поверить, что они всего лишь овцы и свиньи.

Астрономия и движение звезд? Папа объявил кощунством попытки проникнуть в тайны природы. Это было явным и беззаконным вторжением в священное лоно Великой Матери. Во время своего последнего визита в Париж он видел, как толпа выволокла из дома семью иудеев и избила их за то, что те тайно переводили арабские тексты по математике и алхимии.

— Язычники верят, что мир круглый, вопреки законам Бога и небес, — сказал Уильям. — Ты тоже в это веришь?

— Я знаю лишь то, что, пусть у них и нет веры, они не животные. — Он посмотрел на Жерара. — Расскажи ему, что с тобой случилось.

— Когда я был в Триполи, меня лягнула лошадь, — сказал Жерар. — Нога воспалилась, и образовался нарыв. Тамплиерский хирург уже собирался отрубить мне ногу топором. Один из моих слуг послал за магометанским лекарем. Он приложил к ноге припарку, нарыв вскрылся, и я скоро поправился. Сами понимаете, магометанин он или нет, мне очень трудно ненавидеть этого человека.

— У тебя кощунственный язык, тамплиер. Это Бог исцелил тебя. Ты должен благодарить Господа, а не язычника.

— Я устал говорить со священниками, — сказал Жоссеран. Он отошел и лег на одеяло под деревьями. Жерар последовал за ним.

Уильям сидел один в свете догорающего костра. Он молился Богу о душе тамплиера, как того требовал его долг, и молился также о силе, чтобы выдержать то, что ждало впереди. Он молился долго, до глубокой ночи, даже когда огонь превратился в угли, ибо он до смерти боялся встречи с этим Хулагу и не хотел, чтобы другие это знали.

XIII

Их караван змеей вился по холмам, мимо деревень с причудливыми домами-ульями из необожженной глины. Юсуф ехал впереди, за ним — Жоссеран и Жерар, а дальше растянулись вьючные лошади и повозки, в центре которых держались солдаты Боэмунда. Уильям плелся в арьергарде, понурив голову, уже измученный дорогой.

Жоссеран с угрюмым удовлетворением наблюдал за мучениями монаха.

Они ехали по старой мощеной римской дороге, что прорезала каменистые пустоши с библейских времен. Жоссеран был рад солдатам Боэмунда, ибо местность идеально подходила для засады, и он был уверен, что с холмов за ними наблюдают разбойники-бедуины. Не то чтобы они походили на богатый христианский караван, по крайней мере, судя по одежде.

Он и Жерар были в простых туниках из муслина — тонкого хлопка, который крестоносцы выменивали у турок в Мосуле, — а лица их были обмотаны магометанскими платками, чтобы уберечь кожу от солнца. Жоссеран предлагал подобную защиту и брату Уильяму, но тот настоял на том, чтобы сохранить тяжелый шерстяной капюшон, привезенный из Рима. Лицо его уже стало свекольно-красным.

Таким, как он, страдания были только в радость.

К вечеру их путешествие погрузилось в сонную усталость; Жерар и Уильям дремали в седлах, убаюканные теплом солнца на спинах, скрипом повозок и глухим цоканьем копыт. Вокруг них простирались каменистые сирийские холмы.

Они учуяли их раньше, чем услышали. Первыми отреагировали кони, задергавшись и забив копытами. Юсуф осадил лошадь и обернулся в седле.

— Что случилось? — крикнул Уильям.

Они появились внезапно, из ниоткуда. Их шлемы сверкали на солнце, красно-серые стяги хлестали на копьях с бунчуками. Юсуф выкрикнул проклятие. Его глаза расширились, как у лошади, бегущей от огня.

Но всадники уже обошли их с флангов, искусным маневром взяв в клещи на полном скаку. Жерар инстинктивно потянулся к мечу, но по резкому приказу Жоссерана снова вложил его в ножны. Солдаты Боэмунда, тоже застигнутые врасплох, покорно сидели в седлах и наблюдали.

Жоссеран оглянулся на монаха. Уильям спокойно сидел в седле, лицо его было непроницаемо.

— Что ж, тамплиер, — крикнул он, перекрывая грохот копыт, — будем надеяться, вера вашего Великого магистра в вас была не напрасной.

Кисмет переступила с ноги на ногу, возбужденная стремительной скачкой и чужим запахом в ноздрях.

Всадники с дьявольским улюлюканьем завершили окружение и ринулись на них. В отряде было, пожалуй, не меньше сотни воинов. На миг показалось, что они проскачут прямо по ним, но в последний момент они осадили своих широкоплечих коней и остановились.

И тогда наступила мертвая тишина, нарушаемая лишь редким фырканьем лошади да бряцанием сбруи. Жоссеран сплюнул, избавляясь от пыли.

Значит, вот они, грозные татары.

Смрад от них был страшнее, чем их вид. Щеки их были цвета дубленой кожи, и у всех без исключения — темные, раскосые на вид глаза и жесткие, прямые черные волосы. Доспехов на них было немного: либо кольчуга, либо кожаная кираса, покрытая железными чешуйками. У каждого воина был шлем из кожи или железа, сзади похожий на хвост омара, и круглый плетеный щит, обтянутый кожей. В рукопашной схватке они не ровня тяжело бронированному франкскому рыцарю, подумал Жоссеран. Однако, глядя на луки, которые они держали, и на коробчатые колчаны со стрелами на поясах, он предположил, что превосходящему противнику они никогда не позволят подойти на расстояние удара.

Их лошади были едва ли крупнее мулов; нелепые, уродливые животные с тупыми мордами и мощными плечами. И это была самая грозная кавалерия в мире?

Один из татар, в шлеме с золотыми крыльями, шагом вывел своего коня вперед и оглядел их. Их командир, надо полагать. Глаза у него были золотистые и миндалевидные, как у кошки. У него была жиденькая черная бородка, а в правой руке он сжимал боевой топор.

— Кто вы? — спросил он на сносном арабском. — Зачем приближаетесь к Алеппо?

Жоссеран снял платок, которым обмотал рот, и увидел мимолетное удивление в глазах татарского командира при виде его огненно-золотой бороды.

— Меня зовут Жоссеран Сарразини. Я рыцарь ордена Храма, приписанный к крепости Акра. Мой господин — Тома Берар, Великий магистр ордена. Я послан в качестве посла к вашему царевичу, владыке Хулагу.

— А что за ворон уселся на костлявую клячу позади тебя?

Ворон. Жоссеран улыбнулся. В своем черном облачении Уильям и вправду был на него похож.

— Он тоже посол.