Надежда Соколова
Хранительница Вечного леса
Глава 1
Ранняя осень в лесу – это не увядание, а перевоплощение. Она входит не спеша, крадучись, оставляя свои приметы то тут, то там, словно пробуя кисть на палитре. Ещё вовсю зелены могучие дубы и упрямые ели, ещё по-летнему кукует где-то в чаще последний забывший время кукушонок, но воздух уже другой. Он густой, прозрачный и прохладный. Вдыхаешь его – и кажется, будто пьешь ледяной ключевой воды, такой он чистый и хмельной.
Солнечный свет, уже не жгучий, а ласковый и бархатный, пробивается сквозь начинающий редеть полог листьев. Он ложится на землю золотистыми лоскутами, зажигает рыжие бока мухомора, торчащего из мха, и заставляет сиять, как тончайший фарфор, белые шляпки поганок. В этих солнечных зайчиках кружит рой мошкары – последний, прощальный бал крошечных созданий.
А листья… Они только-только тронуты кистью художника. Ярко-алый кленовый лист лежит на темной тропинке, будто капля крови. Нежно-желтые березовые сережки медленно осыпаются при малейшем дуновении, кружась в немом танце. Еще нет того оглушительного, трагического буйства красок, но уже виден его набросок. Лес замирает в ожидании этого праздника, притихший и задумчивый.
Пахнет сыростью, прелыми листьями, терпкой корой и той особой, ни с чем не сравнимой осенней грустью. Это не запах тления, а запах покоя, мудрого и глубокого. Где-то в траве шуршит мышь, торопливо пополняя свои кладовые. Сорока стрекочет на сосне, будто сплетничает о скорых холодах. Лес живет своей размеренной, уже не летней, а особой, осенней жизнью.
И над всем этим – высокое-высокое небо, ставшее непостижимо далеким и бледным, но таким бесконечно чистым. Сквозь золотистую сетку ветвей оно кажется куполом другого, более холодного и безмятежного мира.
Легкая грусть в эти дни – не от потерь, а от красоты мимолетности. От понимания, что это – лишь короткая, прекрасная пауза, за которой последует пронзительная тишина зимы. Но пока можно сидеть на поваленном стволе, слушая, как по одному обрываются с веток листья, и чувствовать, как что-то вечное и неспешное касается твоего сердца.
Я поднялась со ствола, отряхнула платье от приставших травинок и коры, вздохнула. Да, скоро. Совсем скоро небо затянется сплошной серой пеленой, и начнутся недели холодных, проливных дождей. Придется днями топить печь в своей маленькой избушке-сторожке и тщательно сушить у огня намоченную у входа одежду – грубый плащ из волшебной, отталкивающей воду шерсти местных овец и простые, но прочные сапоги из бычьей кожи (как уверял торговец, хотя я подозреваю, что это была просто очень старая и толстая кожа подземного ящера).
А потом придет зима с ее белоснежными, немыми сугробами и лютыми морозами, уже вторая в этом странном, непонятном, магическом мире. Мире, в который я попала без малейшего спроса и согласия, просто оступившись по пути на работу в гололед.
Простая секретарша на Земле, я работала в небольшой строительной компании, где главной магией было уговорить курьера привезти кофе побыстрее и найти потерявшийся счет в груде бумаг. Здесь же я внезапно стала Хранительницей Вечного Леса, «главных легких Ардении», как поведал мне суровый леший в первую нашу встречу, вывалив мне на руки связку скрипучих ключей от Невидимых Врат и свиток с Заповедями.
Мои «секретарские» навыки неожиданно пригодились: я аккуратно вела учет распустившимся волшебным цветам, отмечала на самодельной карте старые деревья, требующие особой защиты, и даже пыталась систематизировать капризный график цветения поющих ландышей. Леший, приходивший раз в полнолуние, хмурился, просматривая мои записи, бормотал что-то под нос, но таблицы не отвергал.
Я потянулась и посмотрела на свои руки. Вместо привычного маникюра под «кофе с молоком» – мелкие царапины, въевшийся в кожу сок хвои и легкий серебристый налет от утренней росы, что на этой почве обладала живительными свойствами. На ногах – неудобные, но такие родные офисные туфли на каблуке, которые я никак не могла заставить себя выбросить, а вместо них – мягкие сапоги из того самого «ящера».
Еще один лист, ярко-желтый, как лимонная карамель, плавно спланировал и сел мне на плечо, словно пытаясь утешить. Я смахнула его с улыбкой. Да, здесь не было кофе-машины, интернета и надоедливого, но такого родного босса. Но здесь был тихий шепот листвы, отвечающей на твои мысли, сладкий вкус воздуха, от которого кружилась голова, и чувство странной, немыслимой ответственности.
Этот лес был мне не родным, но он стал моим домом. И его осенняя грусть была теперь и моей грустью. Но в ней не было тоски. Была лишь тихая, светлая печаль о быстротечности всего сущего – и на Земле, и здесь.
Глава 2
За этими мыслями я неспешно дошла до своего домика в самой глухой чаще, где переплелись корни столетних елей и стелился вечный туман. С виду он был больше похож на грубоватую, но ухоженную избушку дровосека: низкая, крытая темным драньем, с одним закопченным окошком. Но это была лишь обманчивая личина, маскировка для случайных путников, которых здесь, к счастью, почти не бывало.
Я толкнула дубовую дверь с простой железной скобой вместо ручки и перешагнула порог. И как всегда, меня на мгновение охватило легкое головокружение от перехода. Снаружи – тесная хижина, внутри – просторные, уютные хоромы. Свернутое пространство, как объяснил мне когда-то леший, ворочая своим мохнатым затылком. «Лесная магия, девица, древняя. Место внутри больше, чем снаружи. Привыкай». Я не просто привыкла – я обожала это. Благодаря этой магии я могла обустроить себе целую квартиру с гостиной, спальней и даже маленьким кабинетом с полками, уставленными странными здешними трактатами и… парой любимых книг, чудом оказавшихся в моей сумке в тот день.
В нос ударил божественный букет ароматов: только что испеченный хлеб на закваске из лесных трав, тушеные с кореньями грибы и что-то сладкое, вероятно, пирог с брусникой. Моя домовушка Агата, маленькая, кругленькая и вечно в движении, не просто любила готовить – она творила на кухне настоящую магию, даже без всяких заклинаний. Ее глазки-бусинки всегда блестели от азарта, когда она вынимала из печи новое творение. Она была существом скрытным и пугливым, обладающим даром мимикрии и ухода в иное измерение дома. При любом стуке в дверь или появлении постороннего (кроме лешего, с которым они связывались странной, ворчливой дружбой) Агата попросту растворялась в воздухе, словно ее и не было.
Но сейчас лешего не было. В доме пахло только едой, сушеными травами и теплым деревом. И была она одна. И рыжий толстый кот Васька, мой единственный земной «багаж», появившийся в этом мире вместе со мной. Он лежал на широкой резной лавке, развалившись на подушке, сшитой специально для него, и лениво умывал лапу.
– Пришла наконец-то, – проворчал он, едва удостоив меня взглядом своих желтых глаз. Он разговаривал. Это было одним из самых странных и приятных сюрпризов этого мира. Здесь он обрел дар речи и не упускал случая им воспользоваться, особенно для критики и требований. – Я уже совсем оголодал. Живот к спине прилип, чистая правда.
– А что, Агата тебя без меня не кормит? – подколола я, с наслаждением скидывая неудобные, но такие дорогие сердцу туфли и усаживаясь на скамью возле массивного дубового стола.
Прямо передо мной из воздуха, с легким хлопком, будто лопнул мыльный пузырь, материализовалась сама Агата в своем вечном бело-сером платочке и переднике. Она расставила на столе дымящиеся миски и глиняную кринку с молоком.
– Обойдется, – отрезала она, сердито хлопая ложкой по столу. – Вон, в подполе мышей полно, не пройти. Пусть сначала свою кошачью работу сделает, а потом угощения требовать будет. Даром, что ли, я пироги с мясом пеку?
– Злые вы обе, – обиделся Васька, отворачиваясь и принимаясь вылизывать уже безупречно чистый бок с таким видом, будто его незаслуженно оскорбили. – Уйду я от вас. В лес. Наймусь к лешему на службу, он меня ценит. Говорил!
