Я кивнула. Мне было не совсем удобно от мысли проводить много времени с доктором Калленом, но я, безусловно, в любом случае предпочитаю его, чем Джеймса. – Я могу тебя спросить? – спросила я через минуту, слегка подтянувшись, чтобы посмотреть на него.
Эдвард вздохнул. – Ты можешь спрашивать меня о чем угодно. – Он еле заметно улыбнулся, в ожидании подняв брови.
– Что такое, ээ… goomah? – спросила я, вспомнив разговор Джеймса с доктором Калленом.
Эдвард нахмурил лоб, и его глаза чуть-чуть сузились, а улыбка пропала. – Где ты это услышала? – спросил он нерешительно, его голос стал более низким. Что бы это ни было, оно, очевидно, расстроило Эдварда.
– Ээ… Джеймс сказал твоему отцу, что я бы стала хорошей goomah, что бы это слово ни означало. Твоего отец был очень недоволен этим, а Джеймс предложил купить меня, – выговорила я тихо, опустив голову и вжавшись ему в шею. Эдвард слегка напрягся, его рука на моей немного дрожала. Я искоса посмотрела на него и увидела гнев на его лице. Вторая его рука была сжатa в кулак, и он прилагал усилия, чтобы сохранить спокойствие.
– Goomah означает любовница мафиози. Многие мафиози имеют таких девушек на стороне, которых они заводят ради секса, обманывая своих жен. Мой отец один из немногих, кто никогда так не делал. Или, по крайней мере, я, черт возьми, надеюсь, что не делал, иначе я чертовски разозлюсь, если когда-нибудь узнаю, что он поступил так с моей матерью. Обычно это молодые девушки студенческого возраста, которых они развращают подарками в обмен на занятия сексом. Это заставляет их хорошо себя чувствовать, раз уж хорошенькие молоденькие девушки ублажают их члены. Ну и есть несколько таких как Джеймс, которые получают удовольствие и тешат свое самолюбие, применяя силу. Он обзаводится goomah, чтобы чувствовать себя сильным, когда на самом деле он ничто, а лишь гребаный stronzo (засранец, козел – итал). Он из тех, кто предпочитает использовать… ээм… прислугу. – Последнюю часть он произнес неуверенно и она прозвучала скорее как вопрос, чем утверждение. Он явно пытается быть деликатным, так как он имел в виду кого-то вроде меня.
– Ты знаешь, что можешь просто называть вещи своими именами. Слово «раб» не беспокоит меня. Я знаю, кто я, – сказала я тихо.
Он застонал. – Тогда это, вашу мать, беспокоит меня, – сказал он, и это прозвучало чересчур раздраженно.
Я вздохнула, понимая, что не стоит настаивать на этом вопросе, так как он только еще больше расстроится по любой причине. Это было всего лишь слово; произнес он его или нет, ничего не изменилось.
– Так Джеймс, по сути, хотел сделать со мной то же самое, что и Чарльз творил с моей матерью, – тихо сказала я с чувством отвращения.
– Да. Хотя я, черт возьми, никогда не допущу этого, ему придется убить меня первым. – Мои глаза расширились из-за решительности его заявления. Я быстро отстранилась от него, взглянув на его лицо. Его выражение было жестким и абсолютно серьезным. Я былa ошеломлена.
Он говорил мне, что убьет ради меня, и я поверила в это… но он действительно готов умереть за меня? Неужели я настолько ему небезразлична, что он отдал бы за меня свою собственную жизнь?
Я пристально смотрела на него, а он таращился на меня в ответ.
– Как часто ты проникаешь в мою комнату? – спросила я, нахмурившись. Мне правда необходимо было знать ответ. Он по-прежнему смотрел прямо на меня и, когда он заговорил, его голос не дрожал, он не стыдился своего ответа:
– Каждую ночь.
-
Глава 28. Быть собой
«Я бы предпочла сожалеть о том, что не сделала то,
что советовали мне люди, чем жалеть о том, что велело мое сердце,
и думать, какой была бы моя жизнь, если бы я просто была самой собой».
Бриттани Рене
Эдвард Каллен
Я сидел в огромном черном кожаном кресле в офисе отца, стараясь выглядеть невозмутимо, и устало сполз по сидению вниз. Но внутри меня был абсолютный беспорядок, я боялся, что это дерьмо сейчас испортит все хорошее. Не было ни единого гребаного шанса, что он знал о поцелуе, он был в Чикаго и сейчас не выезжал в город с нашими гостями-мафиози, чтобы послушать сплетни. Люди в Форксе совсем не порадуются таким гостям, и это лишь подкинет дров в их болтовню о том, что мой отец имеет отношение к организованной преступности. Но каким бы бредовым все это дерьмо ни было, внутренне я все равно боялся и содрогался. Я не имел ни малейшего понятия, что, черт возьми, я буду делать, если он вспылит и потребует рассказать, что за хрень творится между Изабеллой и мной. Я не смогу ему солгать. Черт, мой отец был проклятым ходячим детектором лжи, когда это касалось меня. Откровенно говоря, я был чертовски хорошим лжецом, но мой отец знал, как вытянуть из меня все это дерьмо. Он использовал два приема – или он был крайне терпеливым и говорил о всякой ерунде, пока ты не заканчивал тем, что признавался во всем дерьме, даже не осознавая этого, или он просто хватал тебя и начинал выпытывать все, пока не пробивал броню и не доводил до паники. Со мной он обычно использовал второй прием, не давая мне времени, достаточного, чтобы обыграть свою ложь. Черт, я, наверное, начинал заикаться, как это бывало в детстве, и он раскалывал меня.
Я нетерпеливо вцепился пальцами в подлокотники кресла, желая скорее разобраться с этим дерьмом, и пытаясь понять, что, к черту, было не так с Изабеллой. Она была расстроенной, когда на кухне я увидел ее лицо. Боже, мой отец уже расспросил ее обо всем? Из-за этого она была какая-то не такая? Если так и было, то сейчас попытки лгать становились пустой тратой времени. Он уже выбил из нее признание, она ведь не знала, каким он может быть, когда выпытывает информацию. Ты выложишь ему все дерьмо и даже не поймешь этого. Господи, я очень надеюсь, что он ее не допрашивал.
Дверь позади меня открылась, и я немного утихомирил свою дрожь, зная, что он заметит это и поймет, что у меня мандраж. Он тихо закрыл дверь и прошел к своему столу, садясь за него. Я взглянул на него и увидел, что он на меня даже и не смотрел, но на его лице все еще присутствовало то расстроенное выражение. Он сразу открыл ноутбук и включил его, еле слышно вздыхая.
Он ничего мне не говорил, даже спустя минуту не осознав, что я сидел перед ним, поэтому мое нетерпение росло. В присутствии моего отца тишина иногда хуже криков. Тишина означала, что он что-то обдумывает, что сейчас его беспокоит какое-то дерьмо. Он любил анализировать, был аналитиком и всегда все обдумывал, и это дерьмо было крайне опасным, потому что иногда он приходил к кошмарным, жестоким выводам, которые рождались у него в голове. Он, черт возьми, скорее всего, размышлял, как бы получше подвесить меня на дерево за яйца, разбираясь со сложной математической проблемой, насколько толстым должно быть дерево и как лучше прицепить гребаную веревку, чтобы и мошонку мне не оторвать, и чтоб веревка не порвалась. Мой отец, без сомнения, был интеллигентом и имел чертову степень по медицине, но это не упрощало дело. У него могли появляться весьма интересные идеи о том, как мучить людей или убивать их. За его любимый способ убийства его прозвали проклятым кровопийцей, – он оставлял людей до смерти истечь кровью – постепенное кровотечение делало смерть медленной и болезненной. Нет, простого выстрела в голову для него было недостаточно – он предпочитал креатив. Но когда-нибудь я схлопочу-таки выстрел в голову, ну или в любое другое место – зависит от того, что он обдумывал прямо сейчас.
– Тебе нравится число тринадцать, Эдвард? – спросил он через некоторое время, и его голос звучал серьезно и собранно. От его странного вопроса мои брови взметнулись вверх. Он сидел беззвучно чертову вечность, но когда задал свой вопрос, то заговорил о цифрах?
– Я думаю, это просто гребаное число. – Я не был уверен в том, что он имел в виду. Во всем, что говорит мой отец, всегда присутствует какая-то цель; он никогда не станет просто так задавать странный тупой вопрос. Может, он думал, сколько потребуется футов веревки от дуба до земли для моей тупой задницы? Сколько дюймов в диаметре должна быть ветка, чтобы выдержать мой вес?
