Спустя какое-то время мы начали бросаться друг в друга виноградом и пытались поймать его ртом. Было чертовски смешно, потому что она не смогла поймать ни одной, ее усилия были тщетными, и однажды она чмокнула меня прямо между глаз, но это лишь развеселило нас.
После того, как мы успешно прикончили весь гребаный виноград, я присел и сграбастал клубнику. Переместился поближе к ней, и она улыбнулась, когда я поднес ягоду к ее губам. Она откусила от нее маленький кусочек, и сок потек по ее подбородку. Я отбросил клубнику, просто кинул ее на сраное одеяло и наклонился. Слизнул сладкий сок, и она застонала, веки ее, затрепетав, закрылись. Я припал своими губами к ее после того, как она проглотила клубнику, а она подняла руки и тут же запустила их в мои волосы, притянув меня к себе поближе. Она прилегла на одеяло, и я склонился над ней, целуя ее очень глубоко.
Некоторое время мы целовались, что было вполне нормальным для гребаных переполненных гормонами подростков, которыми мы и являлись. Я щекотал ее шею, а она хихикала, запустив руки под рубашку, поглаживая мне спину. Я провел рукой вверх по ее бедру и вдруг застыл, когда рука наткнулась на голую кожу, и я понял, что ее черные колготки были максимум до бедра. Через секунду я возобновил движение рукой, выдохнув ей в шею, когда мои пальцы побежали по чему-то, подозрительно похожему на чертов пояс с подвязками. Я отклонился, чуть переместившись. Посмотрел вниз и немного поддернул ее платье, замерев, когда мои глаза действительно обнаружили черный пояс с подвязками.
– Срань господня, Белла! Ты пытаешься довести меня до гребаного инфаркта? – спросил я, глядя на нее.
Она сморщила лоб, глядя на меня в замешательстве. И меня осенило, что она ни хрена не понимала, что это дерьмо способно сотворить с таким, как я. Она не знала, как чертовски сексуальна была в нем, а я лишь знал, что мне как пещерному человеку хотелось перекинуть ее через плечо, оттащить в дом, сорвать с нее платье и, блядь, просто глазеть на нее.
– Это охеренно сексуально, – сказал я, потянув за подвязку.
Ее глаза расширились от удивления из-за знакомства с новыми пикантными подробностями.
– Правда? – спросила она.
Я кивнул, а она покраснела, что возбуждало меня еще больше. Мысли о чистой, мать ее, невинной девушке, с головы до пят заливающейся румянцем, на которой надеты подвязки, было достаточно, чтобы заставить мой член пульсировать. Я старался игнорировать эту хрень, оглядываясь по сторонам в поисках достойного повода, чтобы сменить тему, потому что если я зациклюсь на этом, мне придется повесить груз на свои гребаные штаны.
Ухмыльнувшись, я кинул взгляд на корзинку для пикника. Я сунул руку внутрь и вытащил купленные упаковки «Toblerone». Я бросил ей одну, и она, взглянув на нее, улыбнулась.
– Элис сказала, что на День Святого Валентина нужно дарить возлюбленным шоколад, а нет лучшего шоколада, чем сраный «Toblerone», детка.
Она улыбнулась, открыла его и, отломив треугольник, сунула его в рот.
– Спасибо, – серьезно сказала она.
Я улыбнулся, пожав плечами.
– Это всего лишь шоколад, – сказала я.
Она вздохнула и покачала головой.
– Не только… Я имею в виду все это – оно значит для меня больше, чем ты когда-нибудь узнаешь. За то, что веришь в меня. Что веришь в нас, – сказала она.
Я кивнул.
– Благодаря тебе это легко, – сказал я. – Любить тебя легко. Это естественно. Знай, я никогда не откажусь от тебя.
Она улыбнулась.
– Я тоже никогда не откажусь от тебя.
Мы ели каждый свой «Toblerone» и болтали, любуясь закатом. Мы говорили о том, какое это красивое место, и она казалась очарованной закатом и звездами. Была приятная, расслабленная атмосфера. Мы так и лежали на одеяле, изредка разговаривая, но в основном просто наслаждались тишиной. Это была одна из причин, по которым я люблю бывать с ней – ей никогда не казалось, что она должна чем-то заполнить молчание. Мы оба просто получали удовольствие от того, что мы вместе.
Я смотрел на небо, когда вдруг почувствовал, как что-то шлепнуло меня по лбу. Инстинктивно закрыв глаза, я дотронулся рукой до этого места, моля чертова Бога, чтобы только это не было птичьим дерьмом или чем-то вроде него. Спустя мгновение я почувствовал еще один шлепок и застонал, и примерно в это же время Изабелла начала смеяться.
– Идет дождь, – сказала она.
Я вздохнул, приподнимаясь. Я же знал, что тот чертов метеоролог, нахрен, знать не знал, о чем говорил.
– Да уж, пойдем внутрь, – сказал я, вставая.
Изабелла кивнула и встала, сунув ноги в туфли. Мы направились к отелю не спеша, капли дождя нас не очень беспокоили, потому что он был мелким.
– Ну и как тебе моя корзина? – усмехнувшись, спросил я чуть погодя и, поднимая корзину вверх, чтобы показать ей.
Она улыбнулась.
– Красивая. Это ведь плетеная корзина, сделанная индейцами? Похожа на антикварную, – сказала она.
Я пришел в замешательство.
– Оу, черт, я не знаю. Это не корзинка для пикника? – спросил я.
Она весело засмеялась.
– Как правило, на корзинах для пикника сверху имеются откидные крышки, – сказала она, пожимая плечами. – Хотя это красивая корзина. У Свонов было несколько таких, они их коллекционировали. Когда я была маленькой, у меня были серьезные неприятности после того, как я поиграла с одной из них, но мне казалось, что она такая красивая… и мне захотелось ее.
Я вздохнул – ну, разумеется, она из тех людей, которые способны разбираться в этих сраных корзинах.
– Ты можешь взять себе эту корзину, – сказал я, пожав плечами, так как планировал просто оставить эту хрень здесь или выбросить ее, раз уж она мне больше не понадобится.
Я заплатил за нее достаточно денег, даже чересчур много для нормального человека, чтобы еще когда-нибудь потратиться на дурацкую корзину, поэтому, если ей нравится, то она вполне может сохранить ее. Она посмотрела на меня и улыбнулась, поблагодарив.
Мы вошли внутрь, и я бросил все вещи на кухне, взял Изабеллу за руку и повел ее в гостиную, туда, где стояло пианино.
– Прежде чем мы пойдем наверх, я… эм-м… я хотел бы сыграть что-нибудь для тебя, – сказал я.
Она взглянула на меня с удивлением, а я вздохнул, снова начиная нервничать.
– Ну, в смысле, если только ты хочешь послушать. Ты вовсе не обязана и можешь прямо сказать мне «нет».
Она улыбнулась и покачала головой.
– Конечно же, я хочу послушать, – сказала она. – Не говори глупостей.
Я кивнул, подвел ее к роялю и сел на скамеечку. Уже через секунду я малость запаниковал, потому что не настроил эту херовину, когда был тут утром, и испугался, что оно будет фальшивить, но потом нажал несколько клавиш и приятно удивился, что оно в порядке.
– Ты помнишь мелодию, которую я играл для тебя на Рождество, когда Эсме помешала нам? – спросил я.
Она кивнула.
– Я закончил ее. Знаешь, это ты вдохновила меня на нее. Это первое, что я написал за долгое время.
Она тепло улыбнулась мне, и я начал играть для нее. Я много практиковался в последнее время, фортепиано снова манило меня. Изабелла сидела рядом со мной, следя, как мои пальцы порхают над клавишами, и красивая мелодия витала в воздухе вокруг нас. После того как я повторил ее дважды, я остановился, и посмотрел на нее. Она прелестно улыбнулась мне и, наклонившись, нежно поцеловала меня.
– Это было так красиво, – сказала она, и голос ее был насыщен эмоциями.
Я усмехнулся, чувствуя, как грудь просто распирает от гордости.
– Иначе и быть не могло, ведь меня вдохновила красивейшая из женщин во всем мире, – сказал я тихо.
Она покраснела, а я усмехнулся.
– Ты сыграешь для меня еще что-нибудь? – спросила она.
Я смотрел на нее пару мгновений и кивнул. Я начал работать над кое-каким новым дерьмом, не над собственным произведением, а над адаптацией популярных песен под фортепиано. Я немного поразмышлял, потом улыбнулся.
– Я сыграю мелодию, которая напоминает мне о нас, – сказал я.
