Я на секунду уставился на нее, думая, что, б…ь, ответить, но потом я просто развернулся и забрался в автомобиль, заводя его и отъезжая. Я ехал по Форксу, в горле застрял ком, я снова пытался бороться с эмоциями. Я направился прямо к дому, сердце подскочило, когда я снова не увидел ее машины. Я припарковался рядом с отцовским «Мерседесом» и вылез, делая глубокий вдох, прежде чем войти. Как только я ступил в холл, то столкнулся лицом к лицу с отцом, улыбка на его лице тут же превратилась в серьезное выражение.
– Что произошло? – с тревогой спросил он.
Я вздохнул и пробежался рукой по волосам, его глаза расширились, стоило ему увидеть раны на костяшках моих пальцев.
– Джейкоб случился, – пробормотал я, захлопывая за собой парадную дверь.
– Проклятье, Эдвард! – со злостью сказал он, подходя ко мне. – Дай сюда руку.
Я протянул ему кисть, скривившись и выругавшись, когда он грубо взял ее.
– Иисусе, полегче.
– Stai zitto (1) ! – выплюнул он. – Сколько раз мы должны проходить через это, Эдвард? Серьезно, тебе никогда не будет достаточно? Ты должен оставить мальчика в покое!
Я вырвал у него руку и покачал головой.
– Без разницы. Джейкоб уехал. Повреждения у «Вольво» похуже, чем у него.
Он нахмурился.
– Ты получил это от того, что бил машину? – спросил он, пораженный этим фактом, ведь он знал, как, б…ь, я любил свою тачку и боялся оставить на ней хоть царапину. – Черт возьми, мальчишка, какого хера сегодня случилось? И где Изабелла?
Я издал стон.
– Господи, я же сказал. Случился гребаный Джейкоб. А насчет Изабеллы – она там же, где, б…ь, и он. Убежала с ним на Первый пляж, – сказал я.
Как только слова слетели с губ, меня озарило и я прищурился, глядя на отца.
– Ты же собираешься, черт тебя возьми, забрать ее, да? Ты же не оставишь ее там. Она не может там находиться.
Он смотрел на меня долгие пару минут, очевидно, раздумывая над вопросом. Я ждал его ответа, и вот он поднял руку, зажимая переносицу.
– Она свободна, – наконец, сказал он.
Мои глаза от шока распахнулись, он вздохнул.
– Я не могу просто поехать туда и приволочь ее домой. У меня нет права. И вообще, это было бы совершенно неправильно. Это ее жизнь теперь, и она может заводить друзей, тебе следует уважать это…
– Ты ждешь, что я, на хер, буду это уважать? – взбеленился я. – Уважать? Он, б…ь, не уважает меня, и после всего, что он мне сделал, я должен уважать их дружбу? Ты этого от меня ждешь?
– Я не сказал, что тебе это должно нравиться, – сказал отец. – И не сказал, что ты должен уважать его, я просто сказал, что тебе следует уважать ее право делать выбор, нравится он тебе, или нет.
– Я так и делаю, – обороняясь, сказал я. – Я не такой мудак. Я постоянно ей повторяю, черт возьми, что она должна принимать решения и иметь свое мнение.
– Хорошо, тогда ты должен видеть в таком свете и эту ситуацию, – мимоходом посоветовал он.
Я застонал и прошел мимо него, направляясь к лестнице.
– Почему ни один человек, б…ь, не может принять мою сторону? – раздраженно пробормотал я, злясь, что никто не видит большой проблемы в ее общении с ним.
Отец рассмеялся в ответ, звук подействовал мне на нервы, потому что в ситуации, б…ь, не было ничего смешного.
– Это не вопрос о выборе сторон, Эдвард. Помнишь, как мы ходили на стрельбище, и ты признался мне, что любишь ее? Я сказал, что однажды реальный мир свалится на тебя, и ты должен быть готов. Ну вот, момент настал. Маленький пузырь, в котором вы двое жили у себя на этаже, лопнул, знаешь ты об этом или нет, – сказал он.
Я сухо засмеялся.
– Да, я, б…ь, в курсе. Я это понял, когда она меня ударила, – пробормотал я.
Его глаза от шока расширились.
– Она ударила тебя? – пораженно спросил он.
Я кивнул, и он мгновение не сводил с меня глаз, прежде чем ухмыльнуться, с его губ сорвался смешок.
– Что, б…ь, такого удивительного? – выплюнул я.
Он покачал головой.
– Я приятно удивлен, – сказал он, от его ответа я нахмурился. – И я не говорю, что она должна была бить тебя. И, конечно, я так не думаю, без разницы, что ты натворил. Но я приятно удивлен, что она позволяет себе такие мощные реакции. Она сможет так же поступать и в реальном мире.
Он развернулся и ушел, качая головой и бормоча себе под нос, пока шел на кухню. Я стоял на месте, его слова вертелись у меня в голове. Я направился на третий этаж и застыл на пороге в спальню, нервничая от темноты и тишины. Я редко тут бывал без нее, и мне тяжело было принять пустоту комнаты. Никогда раньше я не сталкивался с тем, что не буду иметь понятия, где она и что делает, что она впервые уедет сама, по собственному желанию, и это меня беспокоило. Я не мог быть там и спасти ее, не мог придти ей на помощь, и это ранило. Это ранило сильнее, что я мог представить. Я чувствовал себя беспомощным идиотом. Мне оставалось только верить, что все будет в порядке. Хоть это и было чертовски тяжело.
Я включил свет и осмотрелся, вздыхая. Она убралась, прежде чем пойти на игру, все лежало на своих местах. Я прошел по комнате, доставая марихуану, решив покурить, чтобы успокоить свои разболтанные нервы. Каждая проходящая секунда усиливала мое нетерпение, особенно теперь, когда гребаный телефон сломан. Ей может быть больно, и она может попытаться позвонить мне, а я даже, б…ь, не буду знать, от тревоги задрожали руки. Я попытался, на хер, отвлечься и начал бродить по дому, борясь с желанием вскочить в машину и уехать.
Я дошел до библиотеки и подошел к огромному окну, глядя на двор. Именно здесь Изабелла проводила большинство времени, просто глядя в пустоту. Я стоял там и размышлял, о чем она думала, был ли ее разум столь пустым, когда она смотрела в черноту. Меня это безумно волновало, я отчаянно хотел узнать, что ее беспокоило.
Вздохнув, я отвернулся от окна, и сделал несколько шагов к ее излюбленному креслу. Сев, я осмотрелся, замечая книгу на столе, которую не раз видел у нее в руках. Схватив ее, я глянул на обложку, замечая, что она сделана из кожи и довольно старая, но без надписей. Ни названия, ни автора… ничего. Вздохнув, я открыл ее, быстро пролистывая страницы. Я нахмурился, когда увидел исписанные страницы, я быстро перевернул несколько листков, пораженно застывая, когда увидел даты наверху, сообщающие, что это был 1990 год. Книга выглядела, как чей-то дневник, и сердце бешено забилось, во рту появился кислый привкус, а глаза хаотично исследовали написанное. Я ощутил жуткую тошноту, меня пронзила боль, когда я прочел слова «Изабелла», «рабыня», «свободна», «Финикс». Я почувствовал опустошение, увидев имя матери в подписи. Крепко вцепившись в книгу, я боролся со слезами, которые выступили на глазах. Ужас и страх во мне были так сильны, что я не мог дышать.
Она, б..ь, знала.
В тот момент, когда я сидел в библиотеке и держал эту книгу, все приобрело сраный смысл. Какого хера она отдалялась от меня, почему не признавалась, что с ней творится. Почему она не могла отрыться мне, хотя ей явно было больно, почему была такой отстраненной и даже не могла смотреть мне в глаза. После всего, что я сделал, чтобы защитить ее от правды, от знания, она все равно, б…ь, узнала.
В панике я начал тяжело и часто дышать, стоило мне подумать обо всем, что я наговорил ей в гневе о тех людях, кто повинен в смерти матери. Даже не могу представить, что она думала, когда узнала, кого пыталась спасти моя мать и ради кого погибла. Вина, которую она ощущала, стыд и бесполезность – все это она терпела. И в то мгновение я понял, что должен был, черт подери, сказать ей, должен был последовать отцовскому совету – было бы лучше, если бы она узнала это от меня. Я был убежден, что ее отстраненность вызвана смертью ее матери, но даже не думал, что она горевала по моей.
Сознание работало со скоростью сто миль в минуту, мысли проносились в голове, я едва успевал сортировать это дерьмо. В груди стало тесно, когда я вспомнил, что, б…ь, наговорил ей на стадионе, прежде чем она убежала, те слова, которые я в гневе кинул ей в лицо.
