Дорогая Клара! - Эмих Кристина

Когда мама сказала, что Гертруда выходит замуж, я подумала: кто тот несчастный, что согласился взять в жены мою сестру. И приехал Вальдемар…

Это хорошо, что ты мне написал, Витя. Очень хорошо.

Пиши еще.

Клара

Виктор – Кларе

27 июля 1937

Дорогая Клара!

С чего ты решила, что я не пойму?

Должен тебя успокоить, повторения голодных лет не предвидится. Тогда индивидуальное хозяйство было, а сейчас колхозы, участников-саботажников наказали, власти не допустят, чтобы народ голодал. Мы идем к светлому будущему, фройляйн Клара.

В городе тоже очереди за продуктами, да ведь ничего, не пухнем.

Следишь ли ты за успехами наших спортсменов в Антверпене? [16]

Среди участников олимпиады – седьмая вода на киселе, внучатый племянник бабушки. Это бабушке в письме написала ее дальняя московская родственница. От нее же мы узнали, что спортсмены добирались на поезде через Польшу и через Германию. Вот так повезло! Доведется ли мне когда-нибудь побывать за границей? Для этого необходимо сделать что-то выдающееся. В спорте, науке или искусстве. Но что, если у меня ни к чему не обнаружится особых талантов? Да разве такое возможно, чтобы родиться совсем без талантов?

С уважением, Виктор

Клара считает меня изнеженным. Ей представляется, что я оторван от жизни.

И как быстро она нашла себе нового друга.

И хорошо, что она уехала. Славно. Можно спокойно читать книги. Никто не отвлекает. Не жизнь, сказка!

Клара – Виктору

5 августа 1937

Эх, Витька!

В городе очереди, да очереди не то. Здесь людям есть нечего. Совсем. Понимаешь? Бабушка с дедом весь скот забили. Соседка на жалость давит, то и дело заходит спросить кусок. И не стыдно ей, к пожилым людям повадилась! А бабушка не может отказать.

Хорошо ты живешь, ничего не знаешь. Только газеты читаешь. Умоляем бабушку приехать в город. Она ни в какую. Говорит, если помрет, то в деревне. Глупое упрямство!

Писать совсем не хочется, нарисую тебе Черныша. Вдруг ты позабыл, как он выглядит.

Письмо допишу завтра.

Не понять Витьке. Всё как тогда. Как в тот год, когда Людочка умерла.

Я захожу, а она лежит на полу, не шевелится. Я надеялась, что она притворилась. Мне бы так хотелось, чтобы она притворилась. Людочка такой актрисой была!

А я же к ней такая счастливая шла – съела на завтрак две картофелины и кусок хлеба, чаю несколько кружек выпила, и так хорошо на душе было от того, что желудок полный. Я позвала: “Люда, Людочка”.

Легла рядом, положила ее холодную ладошку в свою, так и лежала. Меня папа и нашел. Говорит, всех на уши подняли, столько часов я там пролежала. А мне казалось, только прилегла.

Людочка у меня ни разу ничего не попросила. Гордая, сильная. Не сказала, что еды у них ни крошки который день. Только когда на полу мертвую увидела, поняла, насколько она стала тощая, кожа да кости остались от моей Людочки.

Так глупо. Все это. Глупо! И всем плевать!

Клара – Виктору

6 августа 1937

Как я перепугалась сегодня, Витька!

Приходит Артур, в руках у него одеяло скомканное.

– Клара, скорее. Щенок…

У меня сердце ушло в пятки. Я же сразу подумала, что это Черныш.

Артур положил одеяло на кухонный стол. И я увидела щенка. Нет, не Черныш. Стыдно признаться, я обрадовалась.

Щенок был как-то странно изогнут, как будто изломан, не скулил, не кряхтел, тяжело дышал. Внутри меня что-то задрожало. Зашла бабушка Линда. Посмотрела на щенка, покачала головой.

“Мы ничем не сможем ему помочь”.

Я закричала: “Бабушка, бабушка, сделай что-нибудь! Он же умрет!”

“Сбегайте за дядей Геной, может, он не занят”.

Дядя Гена – деревенский врач, он и животных лечит, и людей.

Мы побежали к дому дяди Гены, а тетя Люба, его жена, сказала, что он у Шталей. Зря мы так далеко бежали, Штали живут по соседству.

Рванули обратно. У ворот нас остановил Аркадий Германович Шталь. “Что вам тут надо?” Артур опустил глаза. Аркадий Германович – деревенский староста, и все его боятся. Он большой, просто огромный. Голос у него гремит как гром.

Я набрала побольше воздуха и сказала: “Нам нужен дядя Гена! Только он может помочь”. Аркадий Германович нахмурился.

“Что такое?”

“Там щенок, его трактором задело”.

Аркадий Германович сплюнул.

“Щенок? – прогремел Шталь. – А ну пошли вон, щенки. У меня жена умирает, а вы мне о шавке”. Глаза его налились кровью, он сжал кулаки.

Артур дал деру. Трус! Даже не оглядывался, бегу ли я следом. Не нужен мне такой друг. Что нам Шталь сделал бы? Поколотил? Его бы потом моя бабушка так поколотила…

Так и открылась истинная натура Артура Штерна. Вот ты бы убежал, Витька?

Я постояла еще немного у ворот Шталей. И вернулась домой ни с чем. Щенок продолжал хрипеть. Я сидела с ним до вечера, пока он не затих. И так разозлилась на Артура! Зачем он принес щенка ко мне? Вот к себе бы домой и нес.

“Все, отмучился”, – сказала бабушка спокойно. Она куда-то унесла одеяло, а я так и осталась сидеть.

Хорошо, что у меня есть Черныш.

Клара

И снова пишу. Жена Шталя умерла. Не смог ее спасти дядя Гена.

Жаль тетю Зельду, хоть меня она и не любила. С остальными детьми всегда ласкова, а на меня даже не смотрела. Однажды нехотя угостила яблоками. Я отдала их Артуру.

Когда я здоровалась, она делала вид, что не слышит.

Как-то мы шли с бабушкой на базар. Я издалека заметила тетю Зельду на другой стороне дороги. Обычно я говорю бабушке, если вижу кого из знакомых. А в тот раз сделала вид, что не заметила. Тетя Зельда тоже сделала вид, что не видит нас.

Маму тетя Зельда тоже не любила.

Я как-то слышала, что она ругала Аркадия Германовича за то, что он слишком часто заходит к нам.

На кладбище приехали в обед. Было ужасно жарко, как в пустыне. Мы с бабушкой нашли деревце и спрятались в тени. Дедушка не пошел, он и по дому едва передвигается. Надо было подойти к гробу. Я подумала, что, будь тетя Зельда жива, она не хотела бы видеть меня на своих похоронах. И не стала подходить. Так и не попрощалась.

Письмо Клары всколыхнуло воспоминание. Я не до конца верю своей памяти и порой думаю, что это всего лишь сон, который напугал меня в детстве.

Я сижу в углу, за дверью, отец не видит меня.

Он дразнит кошку, она шипит, прыгает и виснет у него на руке. Проскакивает мысль, что я тоже хочу висеть у него на руке, как кошка. Секунда, отец берет кошку за шкирку и швыряет об стену с сумасшедшей силой. Следующая картина – кошка лежит на полу и не шевелится. Я затих, затаился. Только бы он меня не заметил. Только бы и меня не швырнул.

Я спрашивал Семена, была ли у нас кошка, какого она была цвета, как ее звали. Он помнит только, что кошку взяли уже взрослой, она прожила у нас недолго и сбежала. Все быстро о ней забыли.

День рождения. Четырнадцать лет. С грустью вспоминаю свое детство до появления в нем бабушки. Младенчество – пора безвольная, печальная. Я и ныне не вполне свободный человек, но все же нечто от меня зависит.

Я открыл подарок, который приготовила для меня бабушка, и обомлел. Издание “Слова о полку Игореве” 1934 года с миниатюрами Ивана Голикова.

Невероятно! Дело в том, что в тридцать четвертом году появилось два издания “Слова”. Одно для того, чтобы каждый мог познакомиться с великим произведением – с переводами на современный язык. Его-то мне и подарила в прошлом году тетя Женя. Она же рассказала, что есть еще одна книга – изумительно оформленная, изданная на древнерусском языке. Весь текст художник писал от руки. Сам Максим Горький порекомендовал привлечь Ивана Голикова к работе над книгой. И вот она у меня в руках.