Ольвия (ЛП) - Чемерис Валентин Лукич

Так и не узнала она тогда о своей матери, о том, где она и что с ней случилось. Не узнала и уже, видно, не узнает…

Она взглянула на степь и подумала: если в этот миг появится что-нибудь живое, пусть будет правдой, что она дочь Гостеприимного моря и что дельфин когда-то вынес ее со дна морского на своей спине.

И стоило ей только подумать, стоило только загадать на степь, как вдруг засвистел ветер в могучих крыльях, что-то большое и белое, мелькнув с высоты, камнем рухнуло в овражек, и в тот же миг пронзительный предсмертный вой полоснул надвое сонную степную тишину.

Ольвия вздрогнула.

Звериный вой, чем-то похожий на отчаянный человеческий крик, был исполнен такого отчаяния и такой смертной тоски, что девушка, не раздумывая, пустила саурана вскачь. Влетев в овражек, она увидела огромного орла, терзавшего волчицу. Мертвой хваткой вцепившись могучими когтями в спину волчицы, он бил клювом ей в загривок и размахивал широкими крыльями, пытаясь поднять свою жертву в воздух. Запрокидывая голову, волчица бессильно щелкала зубами и жутко выла, чувствуя свой неминуемый и скорый конец.

Когда Ольвия подъехала ближе, орел, нахохлив перья, повел в ее сторону окровавленным клювом, полным волчьей шерсти, и, отпустив жертву, неохотно отскочил в сторону. Размахивая крыльями, он яростно клекотал и порывался отогнать человека от добычи, которая по праву степи в тот миг принадлежала только ему.

Почувствовав, что железные когти разжались, волчица попыталась было подняться, но у нее уже был переломан хребет, и задняя часть тела с ногами больше ей не подчинялась. Жалобно воя, волчица попыталась было хоть поползти, волоча за собой непослушный, парализованный зад, но силы уже оставляли ее.

Доползти до своей норы, что была неподалеку, она уже не могла, а только скребла передними лапами землю, в бессилии вырывая траву с корнями. Из сосков ее набухшего вымени на зеленую траву сочилось кровавое молоко.

— Как же ты не убереглась?.. — с горечью промолвила Ольвия.

Услышав голос, волчица повернула к Ольвии огромные, уже затянутые холодной пеленой смерти глаза и по-волчьи заскулила: не то жаловалась на свою судьбу, не то молила человека о спасении…

— Моя помощь тебя уже не спасет, — сказала девушка.

Волчица по голосу ее поняла, что все кончено, и завыла — отчаянно и жалобно.

Ольвия отвела взгляд от ее мертвеющих глаз.

— Я пощадила тебя, но… Степь есть степь, и законы для нее не писаны. Кто сильнее, тот и ломает кости другому.

И стоило ей повернуть коня, как орел, взмахнув крыльями, снова рухнул жертве на спину, вонзил когти в позвоночник и, выгибая, ломая его, нанес несколько ударов клювом в загривок…

Хрустнули кости.

В последний раз, уже не надеясь на спасение, завыла волчица.

Орел, празднуя победу, заклекотал над ней.

Дрожа, сауран вылетел из балки, и Ольвия жадно глотнула свежего воздуха. Еще какое-то мгновение позади нее слышался предсмертный вой, переходящий в хрип, а потом и он стих… Словно захлебнулся.

И снова в степи вялая, сонная тишина.

Где-то, осмелев, свистнул сурок, ему отозвался другой, налетел ветер, зашелестел ковылем, будто заметая следы, развеивая жуткий вой волчицы, чтобы и звука от него не осталось в степи…

А в бездне неба плыли легкие белые облачка.

— Степь есть степь… — вздохнула Ольвия и пустила коня вскачь.

Глава седьмая

А мать не хотела идти в могилу

Тапур догнал ее, и дальше они ехали рядом — конь в коня. Караван с пленными, стадами скота и табунами отстал и теперь двигался позади на расстоянии полета стрелы.

Стоял тихий и ясный день, и Ольвия, задумавшись, на миг забыла о своем горе, и оттого стало легче на душе. Она смотрела вдаль, и ей казалось, будто она дома, выехала за город — развеяться в степи. Но он — Тапур — внезапно напомнил о себе:

— Ты родишь мне сына!

Он так и сказал — негаданно и без всякого повода: ты родишь мне сына… Он, очевидно, думал о чем-то своем, потаенном, потому и вырвались у него эти слова.

Ольвия словно очнулась ото сна и разом вернулась к ужасной действительности. Настороженно переспросила:

— Тапур что-то сказал?

— Тапур сказал, что дочь греческого архонта родит ему сына.

Это было сказано так просто и вместе с тем так искренне, что Ольвия хмыкнула и рассмеялась. Отчего-то ей даже стало весело.

— Забрал меня силой и еще и сына требует, — насмешливо сказала она и посмотрела на него карими, влажными от смеха глазами. — Какие еще будут желания у Тапура?

Но он был серьезен, слишком серьезен и смотрел на нее даже с какой-то грустью (О люди, неужели этот жестокий, дикий скиф может о чем-то грустить?).

— Мужчина без сына — что лук без тетивы, что птица без крыльев, — задумчиво промолвил он, и таким она его видела впервые. — Лук не пустит стрелу, птица не взлетит. Мне нужен сын. Мне нужен продолжатель моего рода. Уйдя в мир предков, я все равно буду жить в этих степях. Буду жить в моем сыне, ведь в нем будет течь моя кровь.

Вот как! Он и впрямь может размышлять и говорить, как греческие мудрецы. Это было что-то новое, неожиданное, что она в нем открыла.

И спросила уже без тени насмешки:

— Ты хочешь, чтобы твой сын был счастлив?

— Самым отважным! — горячо возразил он. — Один скиф вымолил для своего сына счастья. Много-много счастья. А отваги попросить и забыл. И трусливый сын предал свое счастье. Потому у нас говорят: кто хочет быть счастливым, тот должен пить отвагу из большой чаши. Ибо счастье — как змея: не каждый его в руках удержит.

Странно, но он почему-то уже не казался ей чужим и враждебным. Было такое чувство, будто она знала его давным-давно.

Они ехали напрямик по ковылю, и кони по самое брюхо плыли в зеленом море, и о ее ноги все бился и бился ковыль. А она встревоженно думала:

«Но ведь он… людолов. Каллипидов разорил, меня забрал… А я… я уже не чувствую к нему злобы. Неужели скифы меня чем-то опоили?..»

И она начинала верить, что да, что скифы и впрямь опоили ее каким-то зельем, и теперь она по-другому думает об их вожде. А он, не глядя на нее, задумчиво говорил, словно советовался сам с собой или беседовал со степью:

— Мне нужен сын. У меня все есть: богатство, слава, власть. А какие табуны у меня! Каких коней я выпестовал в степях! Все есть. Все. У меня, в конце концов, есть и ты — лучшая жена, какой нет ни у одного скифского вождя. Но у меня нет сына. И на мне прервется мой род, и коней в этих степях будут седлать другие роды. Вот почему ты должна родить мне сына! Потому что дочерей довольно. Их у меня целых четыре. Хорошие девочки, такие щебетуньи, но… Но нужен сын. Две мои жены родили мне дочерей, и я хотел было продать их в рабство, да старейшины отговорили.

— Но… за что?

— Как — за что? — даже удивился он. — Да за то, что они не захотели родить мне сыновей. Или хотя бы одного.

Ольвия пораженно посмотрела на Тапура.

— А разве они… виноваты?

— Да, виноваты!.. — уверенно воскликнул он. — Мой отец, вождь Ор, очень хотел, чтобы у него был сын. И моя мать родила ему сына, то есть меня. Видишь, как все просто. А мои жены не захотели родить мне сыновей. Я отослал их в дальние кочевья. Но если те две ленивые и жирные бабы еще хоть раз попадутся мне на глаза, я все-таки продам их савроматам!

«Так вот он какой, этот… людолов?! — пораженно подумала она и ощутила какой-то страх, ведь он и с ней может поступить так же, как с двумя первыми женами. — О боги, какие странные эти скифы! Разве можно понять этого Тапура?»

И простор степи почему-то уже не манил ее так, как мгновение назад. Чтобы отвлечься от мрачных мыслей, она спросила:

— А куда мы едем?

— В мое весеннее кочевье, — махнул он рукой на восток. — Оно там, за кряжем, в долине Трех Колодезей. Там будем стоять, пока табунам хватит травы, а потом покатим дальше на восток. Мы не греки, живем вольно: сегодня — здесь, а завтра — вон там!