Время дракона - Лыжина Светлана

- А тебя пускали? - удивился Влад.

- Там из-за постояльцев всегда калитка была открыта, - пояснил Мирча. - А дом бедный - ворам брать нечего. Я заходил и смотрел, как эта девица по хозяйству хлопочет. Если в город шла, я тоже шёл. Вёл с ней разговоры, а она меня не прогоняла. И шутила. Говорила: "Мы с тобой соседи, потому что ты возле моей юбки живёшь". Она почти сразу всё поняла, сметливая. Говорит: "Ты не приезжий. Ты города не знаешь, но не приезжий. Ты сын богатых родителей, которые тебя никуда не пускали".

- А дальше? - спросил Влад.

- Я начал подарки дарить, - продолжал Мирча. - Её дед сначала на меня шумел, но я с ним поговорил серьёзно, сказал, кто я, и что внучку не обижу. Тот присмирел.

- А дед ей сказал, кто ты?

- Я сам сказал, - Мирча в очередной раз улыбнулся. - А немного погодя колечко подарил, но признался, что меня давно женили. Она поплакала, конечно, но колечко взяла. А её деду и бабке я дал золота полный кошелёк и сказал, что у них постоялец теперь я один, и чтоб прекращали в кухне спать. Ну, они поняли, что теперь их внучке надо в отдельной комнате постелить. А дальше как-то само собой всё случилось. Обещала ждать. Посмотрим, как слово сдержит...

Эта простая история, рассказанная старшим братом, оказалась для младшего неожиданным открытием. Всё это время Владу не давал покоя давний разговор у колодца, когда Мирча рассказывал, зачем ходить в город, и как сойтись с девицами. "Значит, тогда, у колодца, старший брат привирал!" - вдруг понял Влад. Мирча говорил о девицах так, словно их у него много, а на самом деле водил знакомство только с одной. Брат нашёл такую девицу, которая ему нравилась, и не менял её на других.

Владу стало легче оттого, что истина открылась, ведь теперь он начал думать о брате лучше, чем думал, пока не знал правду. Главное, что чувство досады на всё и вся, появившееся после достопамятного разговора возле колодца, исчезло. Наконец, разрешилось мучительное противоречие!

Великий государь Мирча когда-то сказал, что братья не должны ссориться, но Влад нарушал эту заповедь, испытывая к брату тайную неприязнь. Причиной неприязни было то, как Мирча обходился с Сёчке. А теперь получалось, что старший брат оказался прав. Да, Мирча не проявлял особой теплоты к супруге, потому что тянулся к посторонней девице, но к одной-единственной, а не к множеству других. "Что здесь плохого? - думал Влад. - Возможно, он даже любит ту девицу, но не признаётся сам себе". А вот Сёчке, вне всякого сомнения, кокетничала с младшим братом своего мужа только от скуки. Она желала ухаживаний, желала чувствовать чужое восхищение, и не так уж ей было важно, кто восхищается.

Размышляя об этом, Влад наконец-то выбрал - выбрал неосознанно, но всё же выбрал. Он встал на сторону брата, перестав сочувствовать невестке, а когда выбор оказался сделан, то изменилось отношение не только к Сёчке, но и к её венгерской родне. В прежние времена Янош Гуньяди казался княжичу примером для подражания. Теперь же мнение у Влада изменилось. Гуньяди по большому счёту оказался ничуть не лучше короля Жигмонда. Конечно, Янош в отличие от короля отличался острым умом, но самодовольства у Яноша было даже больше, чем у короля.

Весь образ мыслей у Влада изменился. Отрок больше не судил сгоряча, не клеймил позором всех подряд. Даже жупанов больше не хотелось называть изменниками и отравителями. "Не такие уж они коварные, если заботятся о тебе и не допускают, чтобы ты попал в руки Басараба", - думал княжич. Даже Нан показался ему заботливым, несмотря на историю с амбаром.

Турки, которых Влад прежде считал жестокими и жадными, тоже предстали в новом свете. "Они ведь обещали вернуть отцу власть, то есть обещали помощь, а разве так ведут себя жестокие люди?" - рассуждал отрок. Одно в них было плохо - турецкое гостеприимство казалось очень навязчивым.

Поначалу Мирча и Влад думали, что отец вернётся от султана скоро, но затем поняли - родитель правильно опасался, что задержится в гостях надолго. Это стало ясно в середине осени, когда имение посетил посланец от боярина Нана. Проверив, не сбежал ли кто снова, посланец рассказал, что идёт война турков с венграми, и что было важное сражение, в котором Гуньяди победил некоего Шехаб-ад-дина - главного начальника над всеми турецкими землями в Европе.

- Если б победили турки, ваш отец вернулся бы домой, - пояснил посланец. - Однако победил Янку, поэтому ваш отец пока вернуться не может.

- А сколько нам ждать отцова возвращения? - выпытывал Мирча у посланца.

- Этого никто не знает, - последовал ответ.

В ожидании прошла осень, началась зима, а новых вестей не приходило. Отсутствие вестей тревожило всех, кроме одного человека - отца Антима, потому что он тревожился совсем о другом. Его заботило не затянувшееся изгнание, а потеря власти над старшими княжичами. Влад видел по лицу наставника - тот недоволен исповедями, которые принимает у высокородных отроков.

Священник явно считал, что исповеди проходят не так, как должны, поэтому зимой, когда вечера делаются особенно долгими, он стал призывать Влада в свою "келью", где много говорил ему о грехе сластолюбия. "Наконец-то! - мысленно усмехался княжич. - Поп целый год оставался слеп и вдруг решил прозреть. Поздно! Вот весной в замке у Гуньяди я бы порассказал, а сейчас не хочу".

Казалось, отец Антим сомневался, надо ли говорить с Владом о грехе. Мирчу священник давно уже спрашивал на исповеди, причём строго:

- Как живёшь без жены? - но с тех пор, как княжеская семья уехала из Тырговиште, старшему государеву сыну рассказывать было нечего.

Спрашивать второго брата, несмотря на его летнюю отлучку, исповедник медлил. Отец Антим ведь не знал, куда ездил Влад, поэтому не мог его уличить. Во время бесед в "келье" священник пускался в общие рассуждения о сластолюбии, которое неизбежно начинает одолевать в определённом возрасте, и всё посматривал на своего подопечного. Наверное, надеялся увидеть некий отклик и строил на этом свои расчёты - если "чадо" потупится, закраснеется или побледнеет, это признак, что грех есть, и тогда можно начать строгий допрос. Расчёты не оправдывались - Влад, сидя на сундуке и глядя снизу вверх на священника, сидевшего на табурете у стола, слушал спокойно и невозмутимо.

Эта невозмутимость давалась отроку тяжело, потому что над всеми монашескими рассуждениями о сластолюбии он готов был смеяться. Отроку хотелось даже подшутить над своим исповедником. Отец Антим выглядел таким безгрешным, что было бы забавно, если б монах признался в чём-нибудь эдаком.

В один из вечеров, по обыкновению прикидываясь простачком, Влад спросил:

- Отче, а как же ты сам борешься с грехом сластолюбия? Расскажи мне, и я тоже буду бороться, следуя твоему примеру.

Отец Антим не увидел подвоха и, кротко улыбнувшись, ответил:

- Мне сейчас легко. Было время, когда моя плоть давала о себе знать, но с годами её голос стал тише, а сейчас бывают времена, когда я чувствую себя почти бесплотным.

- Но ведь когда-то давно тебе было столько же лет, сколько мне. Как же ты боролся с искушением?

Княжич всё ждал, когда священник сделает строгое лицо и произнесёт что-то вроде: "Сейчас речь не обо мне, а о тебе", - однако ничего подобного не происходило. Отец Антим часто вздыхал и даже краснел от вопросов, которые слышал.

- Когда мне было столько лет, сколько сейчас тебе, я уже жил в монастыре, - медленно произнёс он. - А там свои правила. Там все соблюдают строгий пост, который ослабляет плотские желания.

- Совсем ослабляет? - спросил Влад, продолжая прикидываться, что любопытствует лишь для того, чтобы учиться бороться с грехом.

- Пост это не такое уж верное средство, - сказал священник. - Когда ты молод, то, как ни постись, всё равно одолевают греховные мысли, которые часто переходят в поступки. Таково свойство грехов юности. Все проходят через это.