Ковчег детей, или Невероятная одиссея - Липовецкий Владимир

— Вы были в Панаме? — с неожиданным интересом спросил Александров.

— Был. Но уже давно.

— Как давно?

— Дайте вспомнить… Кажется, в тысяча девятьсот шестьдесят четвертом. Сразу после Карибского кризиса.

— Не забыли?

— Как забыть! Мы находились в шаге от войны. Хрущев и Кеннеди противостояли друг другу как два турнирных бойца. И в каждой руке по ракете. Так вот, эти самые ракеты тайком перевозил из русских портов на Кубу наш теплоход «Тикси». В трюмах находились и сотни солдат в клетчатых рубашках.

— Почему в клетчатых?

— Для маскировки. Солдаты выходили на палубу только ночью, чтобы подышать. Потом эту тайную операцию так и назвали «Клетчатые рубашки».

— Выходит, вы вместе с Хрущевым несете ответственность за Карибский кризис, — прижал меня к стенке Александров.

— На «Тикси» я пришел чуть позже, когда Хрущев и Кеннеди уже обменялись мирными посланиями. После этого и грузы пошли мирные. В вашем ленинградском порту мы взяли для Гаваны комбайны для уборки сахарного тростника.

— Интересно бы узнать, что кубинцы вам дали взамен?

— Десять тысяч тонн сахара-сырца. Темно-коричневого, со жженым запахом. Запах этот преследует меня по сей день. Наш повар, от нечего делать, подсчитал, что этого сахара миллионному городу хватило бы для чаепития на целый год.

— А то и на два года. Это зависит от того, сколько ложечек кладешь в стакан, — пошутил Александров. — А куда вы везли сахар?

— В Японию. Мы его выгружали в Иокогаме.

— Да, в таком случае, вам было не миновать Панамский канал. Конечно, перевозить сахарный песок куда безопаснее, чем ракеты.

— Как сказать, — возразил я. — Вскоре я оставил «Тикси» и перешел на другое судно. И вот что случилось. «Тикси» загрузился в Австралии пшеницей. В Южно-Китайском море он попал в жестокий шторм и перевернулся.

— А что с экипажем?

— Никто не уцелел. Когда бываю во Владивостоке, то непременно прихожу на морское кладбище. Там памятник команде теплохода «Тикси». На нем много фамилий. Некоторых я знал. И каждый раз думаю, что и мое имя могло оказаться в этом скорбном списке…

Александров посмотрел мне в глаза и покачал головой:

— Я вас понимаю. После такого начинаешь больше ценить жизнь. За короткое время вы прошли узкий коридор между двумя опасностями — теми злополучными ракетами и ужасным кораблекрушением.

— На то воля провидения.

— Будете долго жить… Сами того не зная, вы пробудили и мои воспоминания.

— Какие именно?

— Панамский канал. Он тоже был частью нашей одиссеи. Одно событие, случившееся там, изменило мою жизнь.

— Что-то случилось?

Он отодвинул тарелку с закуской и, скрестив пальцы, положил руки на стол.

— Ваш «Тикси» шел из Атлантики в Тихий океан, то есть с востока на запад. А «Йоми Мару» — в противоположном направлении: из Тихого океана — в Атлантический. Вы везли сахар, а наш товар был далеко не сахар. Теперь, годы спустя, задним числом, удивляешься — как это никто не упал в трюм и не свалился за борт? Словом, «живой товар», как мы шутя себя называли. Товар капризный, неугомонный, непредсказуемый… Среди нас было немало шалунов и хвастунишек. Поди узнай, что кому взбредет в голову.

Особенно это касалось мальчишек среднего возраста. Я был в их числе. Если что меня и удерживало от шалостей, то это моя младшая сестра Леночка. Я о ней должен заботиться и быть примером. Не только потому, что дал слово отцу. Я очень любил свою сестренку. Как говорится, души в ней не чаял.

Мы, мальчишки, жили в носовом трюме. В передней части парохода. Над нашими головами стояли два брашпиля (это устройство для подъема и спуска якорей) и паровые лебедки. Когда судно приходит в порт, капитан дает команду — спустить якорь. Он летит в воду вместе с огромной ржавой цепью. Всего в двух шагах от нас. Представляете, какой грохот! Да еще — шипение пара.

Якорь летит вниз, а мы, две сотни мальчишек, — по трапу вверх. Из темного трюма на палубу. И вслед за нами просыпается весь пароход.

Каждое мое утро начиналось с того, что я спешил к сестре. И почти весь день мы проводили вместе. Лене больше нравилась компания мальчишек. И мои друзья тоже ее любили и опекали, как родную сестру.

В тот день, когда мы должны были проходить канал, завтрак назначили раньше обычного — в шесть утра. А в семь часов мы уже стояли на полубаке, откуда удобнее всего наблюдать за движением судна по каналу.

Пароход загудел низко и протяжно. Это «Йоми Мару» прощался с Тихим океаном.

Я вспомнил, как два года назад по пути в Екатеринбург наш поезд неожиданно остановился. Мы вышли из вагона, не понимая, к чему бы это? Учитель подвел нас к одинокому обелиску. «Здесь проходит граница между Европой и Азией», — сказал он.

Мой друг Гоша Орлов, без чьих шуток не обходился ни один день, улегся у подножия обелиска — голова в Европе, а ноги — в Азии.

Господи, как давно это было!.. Теперь и Азия позади. Вместо поезда — пароход. И мы на новой границе, где сошлись два океана и два материка. Добро пожаловать из Тихого океана в Атлантический и из Северной Америки — в Южную!

…Воспоминания захлестнули Александрова. Он, кажется, забыл, что мы находимся в ресторане, и последние слова произнес с неожиданной силой.

— Простите, увлекся, — он понизил голос. — Наверно, меня слушать скучно.

— С чего вы взяли!

— Ну, хорошо. Тогда продолжим. Сначала буксиры повели наш пароход по реке Рио-Гранде к первому шлюзу. Возможно, вы помните его название — Мирафлорес. Я люблю испанские географические названия. Они звучные. Запоминаются сразу и надолго. Но это — к слову. За нами закрыли огромные ворота. Камера стала заполняться водой. И пароход вместе с ней поднялся на первые несколько метров над уровнем Тихого океана. Затем за дело взялись швартовщики. Они закрепили канаты, идущие от четырех небольших электровозов. По свистку электровозы тронулись по зубчатым рельсам, увлекая за собой судно.

Солнце поднималось все выше. Все выше поднимался по ступенькам шлюзов и «Йоми Мару». Мы входили в новые ворота. Клокочущая вода заполняла камеру, а швартовщики ловко крепили канаты.

После шлюза Педро-Мигель (он был последним в системе подъема) мы оказались на водоразделе двух океанов.

— Хорошо помню это захватывающее чувство, — сказал я.

— Да. Мы были в восторге. Панамский канал очень разнообразен. Речки, озера, шлюзы… Везде вода. Но без акул и скатов. Далее пароход вошел в горную теснину. Ложе канала вырублено в скалах. Отвесные стены скрывали от нас солнце. Я обратил внимание, что работы все еще продолжаются. На скальных уступах стояли люди в брезентовых костюмах и водяной струей (она вырывалась из незнакомого аппарата) разбивали гранит, делая отвесную стену более ровной и пологой. То, что вода способна дробить камень, поразило. Раньше я встречался только с отбойным молотком. Меня всегда привлекали технические новинки.

— Теперь понятно, почему вы инженер.

— Это с детства. Любил разбирать и собирать часы. Копался в механических игрушках. Что-то придумывал. Интересовала меня и небесная механика. Но здесь, к счастью, я ничего не мог сломать или изменить. А только задавать вопросы… Почему это солнце в тропиках восходит и заходит так быстро? Без всякой подготовки. Без сумерек и без зари, которой поэты посвятили столько строк. Помните, у Пушкина: «Зарею румяной покрылся восток…»? Экваториальная ночь наступает почти мгновенно и длится ровно двенадцать часов. Столько же длится и день. И нам его едва-едва хватило, чтобы пройти весь канал — из океана в океан.

В середине дня «Йоми Мару» из узкой части канала выбрался в самую широкую его часть — озеро Гатун. По нему мы шли не менее трех часов. По берегам озера тянулись таинственные леса. Мягкий ветер доносил незнакомые запахи и заодно трепал флаг на верхушке мачты. Непонятно из-за чего бранились сопровождавшие нас весь день птицы. Швартовщики сказали, что в водах Гатуна живут крокодилы, а в лесах много зверья и удавов боа. Но с борта судна нам не удалось разглядеть этих обитателей тропического леса.