— Пусть так, я подчиняюсь вашему решению: вы пойдете на Рим, но под руководством другого. Я отказываюсь от звания вашего верховного вождя, отказываюсь от чести, оказанной мне вами. Изберите себе другого, более достойного.
— Нет… во имя богов! — крикнул самнит Ливий Грандений, начальник двенадцатого легиона. — Ты всегда будешь нашим верховным вождем, ведь среди нас нет никого, равного тебе.
— Утвердим еще раз Спартака нашим верховным вождем! — крикнул Борторикс что было мочи.
— Спартак — наш верховный вождь! Спартак — верховный вождь! — кричали вокруг семьдесят тысяч гладиаторов, потрясая в воздухе щитами.
Когда возгласы, наконец, утихли, Спартак крикнул во всю силу своего голоса:
— Нет, никогда!.. Я против похода на Рим и не поведу вас туда!.. Изберите того, кто уверен в победе.
— Ты вождь!.. Ты вождь… Спартак!.. Ты вождь! — повторяли тридцать — сорок тысяч голосов.
Чтобы прекратить шум, Крикс подал знак, что хочет говорить. Настала тишина, и он сказал:
— Пусть нас будет сто тысяч гладиаторов с оружием в руках, пусть нас будет только сто, но лишь один достоин называться нашим вождем… Победитель под Аквином, под Фунди, Камерином, Нурсией и Мутиной — только он может и должен быть нашим вождем!.. Да здравствует император Спартак!
По всей долине Панара, на краю которой собрались гладиаторы, разнесся оглушительный крик:
— Да здравствует Спартак, император!
Возмущенный фракиец отказывался, протестовал, не желал принимать предлагаемого звания, делал все возможное, чтобы избавиться от настойчивых просьб своих друзей, но его уговаривали, понуждали, осаждали все начальники легионов, и в первую очередь Арвиний, Орцил и Гай Канниций, все шестьдесят пять военных трибунов, центурионы и деканы, которых манипулы и отряды послали к Спартаку, чтобы они настаивали и просили его оставить за собой верховное командование гладиаторскими легионами. Наконец Спартак, растроганный этим бурным проявлением любви и уважения к нему со стороны товарищей, хотя и несогласных с ним и воспротивившихся его планам, сказал:
— Вы этого хотите?.. Пусть будет по-вашему. Я принимаю командование, так как понимаю, что избрание кого-либо другого неизбежно повело бы к внутренним раздорам. Я согласен бороться бок о бок с вами и умереть, возглавляя вас.
И в то время как его благодарили, целовали его одежду и руки, восхваляли мужество и заслуги, он добавил с грустной улыбкой:
— Я не обещаю, что приведу вас к победе. В этой бессмысленной войне я не очень-то надеюсь на победу! Но как бы то ни было, пойдем на Рим. Завтра выступим в направлении Бононии.
Спартак был принужден взяться за дело, которое считал неосуществимым. На следующий день гладиаторы оставили лагерь и двинулись через Бононию к Аримину.
Однако в рядах войска гладиаторов все чаще стало проявляться неповиновение и нарушение дисциплины. Грозное войско, одержавшее под руководством прозорливого полководца Спартака столько побед над армиями первого народа мира, начало разлагаться и ослабевать, поддавшись страсти к грабежам.
Как ни старался Спартак воспрепятствовать этому, ничто не помогало: то один, то другой легион, а иногда даже несколько нападали на города сеннонов, через страну которых они шли, и грабили их. Вред был двоякий: необузданная страсть к грабежам лишила легионы гладиаторов заслуженной славы хорошо организованного войска, на них смотрели теперь как на банду разбойников, они возбуждали ненависть и проклятия обиженного ими населения, а постоянные остановки замедляли быстроту перехода, которая до тех пор была главным залогом побед Спартака.
Такой упадок дисциплины сильно огорчал Спартака. Сначала он сердился и осыпал бранью тринадцатый легион, которым командовал Гай Канниций, потому что его воины первыми подали дурной пример; он кричал на них, проклинал их; ему, правда, удалось немного утихомирить мародеров, но не уничтожить зло в корне. Через два дня, когда Спартак шел в Фавенцию, пятый и шестой легионы, двигавшиеся в хвосте колонны, вошли в Форум Корнелия и разграбили его; Спартаку и Криксу с тремя легионами фракийцев пришлось вернуться назад, чтобы призвать грабителей к порядку. А в то время как он исполнял эту печальную обязанность, одиннадцатый легион (африканский) выступил из лагеря под Фавенцией, ворвался в Бертинор, небольшой городок сеннонов, и разграбил его. Спартаку пришлось пойти и туда и там учинить суровую расправу над распущенными солдатами.
Между тем в Рим быстро донеслись вести о разгроме консулов, а затем и претора Цизальпинской Галлии. Сенат и римский народ обуяло великое смятение, а когда пришла весть о том, что гладиаторы приняли решение идти на Рим, всех охватил ужас.
Комиции для выборов консулов на будущий год еще не собирались, а после разгрома Лентула и Геллия число желающих добиться избрания на эти высокие должности сильно уменьшилось. И все же как раз последние поражения римлян воодушевили Гая Анфидия Ореста и побудили его добиваться консульства. Он утверждал, что не следовало вменять ему в вину его неудачи под Фунди, когда он с малыми силами был разбит Спартаком, ведь та же судьба постигла и двух консулов с шестьюдесятьютысячной армией. Сражения под Камерином и Нурсией, по его словам, также служили ему оправданием, больше того — восстановлением его заслуг, которые несправедливо отрицались и не признавались, ибо, утверждал он, сражение под Фунди было для римлян менее сокрушительным, чем сражения под Камерином и Нурсией, в которых Спартак разбил наголову войска консулов.
Толкование Анфидия Ореста, несомненно, грешило против здравого смысла, ибо то обстоятельство, что он причинил Риму меньше ущерба, чем другие, еще не доказывало, что у него, Анфидия Ореста, все обстояло благополучно, но состояние умов в Риме в связи с войной против гладиаторов было таким подавленным, что рассуждения Анфидия Ореста сочли вполне логичными, да и кандидатов на консульские должности было очень мало. Вот почему на этот высокий пост избрали на следующий год упомянутого Анфидия Ореста и Публия Корнелия Лентула Фура, родственника консула Лентула Клодиана, которого Спартак разбил под Камерином.
Спартак меж тем не мог продолжать наступление на Рим из-за безобразного поведения и неповиновения тех самых легионов, которые так неистово требовали, чтобы их туда вели; пришлось на целый месяц задержаться в Аримине. Спартак отказался от командования и несколько дней не выходил из палатки, несмотря ни на какие просьбы, пока наконец все войско не пришло на преторий и, простершись перед палаткой Спартака, стало громко каяться в своих мерзких поступках и просить за них прощения.
Тогда Спартак вышел к войску, бледный, исхудавший, измученный; на его открытом, благородном лице лежала печать страданий, которые причинило ему поведение его солдат, глаза были красны, веки припухли от долгих горьких слез. При виде Спартака покаянные возгласы, крики, выражавшие любовь и уважение к нему, стали еще громче.
Он подал знак, что хочет говорить, и, когда воцарилось молчание, стал строго и сурово порицать поведение легионов, говорил, что из-за своих гнусных поступков они перестали быть людьми, стремящимися к свободе, превратились в самых подлых разбойников, совершающих мерзкие дела. Он остается непреклонным в своем решении и не пойдет с ними дальше, если только они не предоставят ему полное и неограниченное право подвергать любому наказанию подстрекателей к грабежу.
Лишь после того, как все легионы единодушно согласились на требование Спартака, он снова принял на себя командование и начал суровыми мерами возрождать в гладиаторах угасшее чувство долга и внушать им сознание необходимости строжайшей дисциплины.
Он приговорил к смерти нумидийца Орцила как самого дикого и непокорного из всех начальников легионов, запятнавшего себя в Бертиноре гнусными преступлениями. Затем он велел наказать розгами и изгнать из лагеря двух других начальников легионов: галла Арвиния и самнита Гая Канниция. Кроме того, он приказал распять двести двадцать гладиаторов, которые, как было засвидетельствовано их товарищами, отличались зверской жестокостью при налетах на поселения.
