Время дракона - Лыжина Светлана

Ехать через лес государю казалось приятно, но эта езда не приносила спокойствия. Влад ощущал недовольство собой и сам не хотел себе в этом признаться. Он хотел бы поспорить с кем-нибудь и доказать, что на самом деле доволен жизнью. Если бы Войко сейчас подал голос, то Влад начал бы спорить с Войкой, однако боярин, всё так же рысивший справа, молчал.

Наверное, государев слуга молчал потому, что не видел нужды повторять слова, и так сказанные много раз, а первый раз они были сказаны очень давно, когда состоялся обещанный султаном поход против Яноша Гуньяди.

Девятнадцатилетний Влад радовался этому походу, означавшему долгожданное возвращение домой. Правда, радость немного омрачалась тем, что Раду должен был остаться в Эдирне и продолжать жить при турецком дворе до самого совершеннолетия. И всё же Влад радовался. Он уже видел себя правителем - таким правителем, который никогда не ошибается, наученный чужим горьким опытом - и княжичу хотелось разделить с кем-нибудь эти мечты. По вечерам, сидя у походного костра, он много рассказывал своему сербскому слуге о том, что сделает, когда взойдёт на трон.

Стояла поздняя осень, очень напоминавшая Владу ту давнюю осень, которая застала его под Варной. В ту осень он ещё видел своего отца живым - как оказалось, в последний раз. В ту давнюю осень княжич тоже лелеял светлые надежды на будущее, и теперь они почти возродились. Уже не было того унылого безразличия, которое Влад чувствовал достаточно долгое время после отцовой смерти. Единственное, что осталось от тех унылых времён - это боязнь неудач. Княжич по-прежнему помнил, как легко может разрушиться жизнь, а, кроме того, он волновался, потому что ему предстояло оказаться в очень непривычном положении. В прежние времена Влад мыслил себя не правителем, а помощником у отца и старшего брата, а теперь предстояло занять главенствующее положение, и не было старших, с которыми он мог бы посоветоваться.

Рассказывая Войке о том, как станет править, будущий государь, которому ещё не исполнилось и девятнадцати лет, очень хотел услышать слова одобрения: "Да, да. Именно так и надо делать".

Это одобрение было ему необходимо, потому что Влад чувствовал внутри, на самом дне души предательскую дрожь. Например, он понимал, что должен наказать убийц своего отца и брата, но, сказать по правде, некий внутренний голос беспрестанно спрашивал княжича: "А может, не надо? Может, лучше простить и забыть? Ведь ты и сам понимаешь, что в последний момент способен дрогнуть и отступиться. А если знаешь, что способен дать слабину, то лучше и не начинать. И честь сбережёшь, и целее будешь".

Конечно, сидя у походного костра, княжич не показывал этой слабины - он храбрился и хорохорился. То и дело расшевеливая палкой костёр и заставляя его выбрасывать весёлые искры, Влад говорил:

- Многие мои родичи умерли потому, что не проявляли к своим жупанам достаточно строгости. Старший брат моего отца умер из-за этого. Младший брат моего отца тоже умер из-за этого. Мой отец и старший брат тоже умерли из-за этого. Даже если они подозревали кого-то в измене, то избегали казнить, пока всё не подтвердиться. А изменники тем временем продолжали свои чёрные дела. Значит, если есть серьёзные подозрения, надо сразу казнить и не дожидаться, пока изменники исполнят задуманное!

Будущий государь говорил, но что-то в его голосе казалось не то. Влад, слушая самого себя, сам себе не верил. "Я говорю как человек, который только грозится, но не способен исполнить задуманное", - с некоторой досадой думал княжич и оглядывался, будто боялся, что кто-то сейчас повторит эту же мысль вслух.

А вокруг никого не было, кроме Войки. Остальные слуги, испросив у господина разрешение, уже отправились спать, потому что завтра предстоял очередной утомительный переход, да и время казалось позднее. Небо сделалось совсем чёрным, и весь турецкий лагерь погрузился во тьму, в которой смутно белели палатки и кое-где виделись огни костров.

Послышался далёкий рёв верблюда, похожий на рёв хищного зверя, но тут же прекратился. Очевидно, услышав рёв, где-то неподалёку шумно вздохнула лошадь, которая не спала, а только дремала. Затем она переступила с ноги на ногу, и снова сделалось тихо.

"Хорошо, что моих робких речей никто не слышит, кроме Войки, а Войко не станет смеяться", - с облегчением подумал Влад и посмотрел в ту сторону, где на небольшом пригорке, стоял султанский шатёр. Ночью он сливался с темнотой, потому что был не белым, а зелёным, в цвет знамени пророка Мохаммеда. Полог, прикрывавший вход, лежал не совсем плотно, и поэтому сквозь узенькую щель пробивался свет лампы, освещавшей внутренность шатра, однако горящая лампа не позволяла судить о том, спит султан или бодрствует.

Вспомнив о султане, княжич вдруг догадался: "Наверное, поэтому султан и называет меня барашком. Он видит во мне слабину". Это заставило княжича тяжело вздохнуть, а Войко, очевидно, догадываясь о тайных тревогах, одолевавших господина, стремился его ободрить, но совсем не так, как этого хотел бы Влад.

Серб не говорил: "Да, ты прав". Не говорил, что изменников надо предавать смерти, и чем скорее, тем лучше. Не говорил, что государь должен давить в себе любые сомнения по этому поводу. Вместо этого Войко уверял, что отказ от мести это не трусость, а следование учению Христа. Серб стоял на том, что всякому христианскому государю следует подавать своим подданным пример христианской добродетели.

- Ты слышал про Стефана Лазаревича? - спросил Войко. - Он правил у меня на родине в то же время, когда твоей землёй правил твой дед Мирча.

- Конечно, слышал, - нарочито бодро ответил Влад, снова пошевелив палкой костёр. - Это тот самый государь-стихотворец. Ему говорили, что стихи это блажь и глупость, а он гнул своё, продолжал сочинять, и это не мешало ему в государственных делах.

- Всё происходило не совсем так, господин, - поправил Войко. - Из твоих слов следует, будто Стефан Лазаревич отличался упрямством. Однако он не был упрям. Он показывал всем своим подданным пример христианской добродетели, в том числе пример кротости. Про Стефана Лазаревича говорили, что он один из немногих, кому удалось получить и царство земное, и Царство Небесное. Царство земное он получил как государь, а Царство Небесное получил как праведник.

- А мне хочется думать, что он был упрям, - сказал Влад. - Для правителя это хорошее качество.

- Правитель - пример для всех, - твердил Войко. - Ты говоришь, что правителю следует быть упрямым. Но разве ты хочешь, чтобы и твои подданные были упрямы? Ты же сам первый разгневаешься, если они не будут тебя слушать. Вот Стефан Лазаревич понимал это. Ведь не даром его имя происходит от греческого слова, обозначающего корону. Он был истинным правителем, а истинные правители правят так, как велит Бог, именем которого их помазывают на трон.

- Ты говоришь совсем как мой прежний наставник, который учил меня закону Божию, - заметил Влад. - Только он был священником, а ты - нет. И он был уже в почтенном возрасте, а ты - нет. Но рассуждаете вы одинаково.

- А как его звали? - спросил серб.

- Его звали отец Антим.

- Антим? - Войко задумался. - Имя Антим происходит от греческого слова, в переводе означающего цветок. Значит, в твоём наставнике цвела премудрость.

- Ты толкуешь так все имена? - удивился Влад.

- Имя человека очень много значит, - серьёзно отвечал серб. - Не даром же при первой встрече люди спрашивают друг друга: "Как звать?" Каково твоё имя, таковы и твои дела.

- А что означает твоё имя? - спросил Влад.

Войко скромно потупился:

- У меня на родине верят, - произнёс он, - что святой Вит врачует глаза. Но он может давать и духовное прозрение.

- Поэтому ты всё время даёшь мне советы? - усмехнулся Влад. - Хочешь, чтобы я прозрел?

Войко ничего не ответил и, похоже, обиделся.

- Ну ладно. Пусть так, - примирительно улыбнулся княжич. - А ты знаешь, как звали моего отца? Его звали Владом, как и меня. Меня назвали в его честь. По-твоему, это значит, что я должен повторить его судьбу?