Ханна вышла из автомобиля:
— Я сама ее приведу.
Девочку трясло как в ознобе. Дрожали плечи, губы. Она плакала тихо и безутешно.
— Как тебя зовут?
— Зоя Яковлева.
— Успокойся, Зоя.
— Мне жалко Павлушу.
Ханна прижала ее к себе:
— Я тоже плакала. Всю ночь. Думала о бедном мальчике. Но взяла себя в руки.
— И я держалась. А когда Павлушу стали опускать в могилку… Там так тесно…
— Ты впервые на похоронах?
— Когда была маленькой, умерла моя сестра Оля. Мы ее похоронили на Преображенском кладбище.
— Почему она умерла?
— От кори.
— Ты была маленькая, а все помнишь…
— Мне и тогда было страшно. Но мама сказала, что Оленьку забрал к себе Господь. И душа ее уже на небесах.
— Вот видишь… Наверно, и Павлуша смотрит сейчас на нас со стороны. Так что вытри слезы.
Ханна взяла девочку за руку и проводила в автомобиль, посадив между собой и Райли. Зоя припала к ее плечу.
— Тебе уже лучше?
— Да, миссис Кемпбелл. Вы как настоящая мама.
— Мамаша Кемпбелл, моя Мария тоже нуждается в вашем внимании, — сказал Аллен.
— Я хотела бы ее увидеть. Как она?
— Вчера был врач. Советует лечь в госпиталь.
— И что же?
— Мария и слушать не хочет.
— А вы сами как думаете?
— Ее не следует оставлять наедине с ее болезнью. Я же занят. То Вашингтон, то Нью-Йорк… А вот сегодня — кладбище.
— Жизнь и смерть не только следуют друг за другом. Но и находятся бок о бок.
— Мария говорит точно так же. Она утверждает, что у нее плохие предчувствия.
— Она слишком молода, чтобы так рассуждать.
— Смерть родителей и жизнь в сиротском доме сделали ее слишком ранимой.
— Это верно. Но Мария вас очень любит, мистер Аллен.
— Мне кажется, нас свел не слепой случай, а сама судьба.
— Вы это говорите с такой уверенностью…
— Меня неудержимо влекло в Сибирь… Я не мог это толком объяснить ни себе, ни своим товарищам в Гонолулу.
Ханна прислушалась к дыханию девочки:
— Уснула. Мы подъезжаем к Манхэттену. Надо вернуть ее в автобус.
— Поедемте все вместе к Марии. Она будет рада ребенку. Но сначала купим цветы.
— Лучше купим пирожные.
— Верно, — спохватился Райли. — На сегодня цветов предостаточно.
Райли открыл двери своим ключом. Марии не было в передней комнате. Но за другой, полуоткрытой дверью стучала пишущая машинка.
— Мария! Посмотри, кто к нам пришел.
— Миссис Кемпбелл! Рада вас видеть!
— А мне не рады? — спросила Зоя.
— Зоя, милая! Каким ветром тебя занесло?
— Мы с похорон.
С лица Марии слетела улыбка.
— Да, знаю, — сказала она упавшим голосом. — Умер Павлик Николаев. А я не смогла вместе с другими проводить его в последний путь. Врач и мистер Аллен запретили мне выходить из дому.
— У тебя строгий постельный режим, — напомнил Райли.
— Вот почему вместо улицы я провожу время на балконе девятнадцатого этажа.
— Сегодня мы погуляем. Но сначала — обед.
— Райли, я хочу посекретничать с Марией, — сказала Ханна.
— А мы пойдем на кухню. Ты ведь умеешь готовить, Зоя?
— Я этому научилась еще дома. Нас у мамы пятеро, не считая умершей сестры.
— А кто твой папа?
— Он усердный работник.
— Что значит — усердный?
— Кто очень старается. Ему даже выдали медаль из червонного золота. На медали царь Николай Второй и слова «За усердие». Сначала папа хотел стать монахом. Но встретил маму, она у нас очень красивая, и женился. Мы были счастливы, пока не умерла Олечка.
— Она была младше тебя?
— Нет, старше. На целый год. Папу в тот день вызвали на работу. А когда он вернулся, Олечка уже умерла.
Еще Зоя хотела рассказать, как, помогая матери, ходила за молоком в магазин, о своем брате Фотьке, страшном озорнике, любившем кататься на конке, повиснув сзади, о жизни на загородной даче и о своей дружбе со скворцами, которые умело и смешно передразнивали соседских петухов… И о многом-многом другом.
Но мистер Аллен ее остановил.
— Хватит о грустном. Скажи лучше, что любишь поесть.
— Жареную картошку, — не задумываясь ответила Зоя. — И еще яичницу.
— С ветчиной?
— С ветчиной еще вкуснее.
— Вот и хорошо. Возьми нож. Будем чистить картошку…
Мария и Ханна тем временем вышли на балкон.
Сначала Ханна посмотрела вверх. Порывистый ветер нес легкие облака, будто кто-то большой и сильный развеял пух одуванчика. Потом она опустила глаза на бесконечную череду крыш, не таких, что были знакомы ей с детства, — из теса, черепицы и с ласточкиными гнездами, а плоских, однообразных, а потому скучных. А в самом низу снова жизнь и движение — по узким, пересекающимся руслам улиц.
— Нравится? — спросила Мария.
— Люблю высоту и тишину. А здесь это вместе.
— А мне страшно. И все же на балконе уютно. Читаю, печатаю на машинке, пью чай… И жду Райли.
— Ждать любимого человека… Что может быть прекраснее!
— Я хочу быть рядом с ним не только на кухне и в спальне.
— Тогда подумайте о своем здоровье. Дайте слово, что уже завтра ляжете в госпиталь.
— Лучше эти стены, чем больничные.
— Вы рассуждаете, Мария, как ребенок, который боится уколов.
— Больше всего я боюсь, что пароход уйдет без меня.
— Что вы такое говорите! Райли вас любит…
— Знаю. Но Райли Аллен отвечает за целую колонию. Долг для него — превыше всего.
Миссис Кемпбелл взяла руки девушки в свои и заглянула в большие серые глаза, полные слез. Затем достала платок и бережно прикоснулась к ее щекам, носу, подбородку.
— Дорогая Мария. Надеюсь, вы верите мне? Я узнавала, воспаление уха — серьезная болезнь. Не хочу пугать, но, возможно, скопился гной и потребуется операция. Вспомните, что случилось с Леной Александровой. Мы не успели доставить ее к берегу. А причиной был всего-то укус мушки.
— Если я и соглашусь лечь в госпиталь, то только потому, что не хочу быть обузой для Райли.
ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ
МЕДИСОН-СКВЕР-ГАРДЕН
Голубой день незаметно перешел в синие сумерки. Окна муниципалитета гаснут одно за другим. Кабинет же Хайлена, мэра Нью-Йорка, залит светом.
За столом, который обычно собирает десятки людей, всего три человека. Напротив мэра сидят начальник Петроградской детской колонии полковник Аллен и служащий Красного Креста Баррел.
— Простите за позднее приглашение, — говорит хозяин кабинета. — Но это единственное время, когда никто не помешает нашей беседе.
Хайлен взял в руки лист бумаги.
— Это совместное письмо русских организаций. Просят предоставить им Медисон-сквер-гарден. Там они хотят встретиться с детьми.
— В наш офис поступили точно такие же просьбы, — заметил Баррел.
— Обычно подобные дела я поручаю своим помощникам, — продолжал мэр. — Но сегодня положение особенное. Протест против отправки колонии во Францию нарастает. Если я дам разрешение провести собрание, то в зале соберется двенадцать тысяч возбужденных людей.
— Вы повторяете мои мысли. У меня такие же опасения, — согласился Баррел.
— Я — мэр. А вы возглавляете Красный Крест Нью-Йорка. Мы оба в ответе за этот город.
— Тогда не лучше ли отказать этим людям в проведении митинга?
— Такой путь самый легкий. Но разве мы не демократическая страна? И разве Нью-Йорк не самый открытый город Америки? Не за это ли мы его любим?
— Дело еще и в другом. Встречи хотят не только русские эмигранты, но и сами дети, — вмешался в разговор молчавший до этого Аллен.
— Я готов направить к месту собрания как можно больше полицейских. А вы позаботьтесь о том, что будет происходить в самом зале.
— Главное — потребовать от ораторов сдержанности, — сказал Аллен.
…В 1920 году Медисон-сквер-гарден был самым большим залом Нью-Йорка, являясь такой же достопримечательностью, как небоскребы, мост через Гудзон или статуя Свободы. Был он построен для спортивных состязаний и концертов, но нередко здесь проводились и митинги.
