И вот теперь в лесу, не сговариваясь, мальчики почувствовали, что пора высказаться.
Федя решил начать первым.
Он повернулся на своем пне, чтобы лучше видеть лицо товарища.
— Ты не передумал?
— Не знаю. На такое трудно решиться.
— Думаешь, мне было легче, когда я уходил из дому?
— Ты — другое дело. А я нерешительный, — дрогнувшим голосом сказал Юзек. — Я слабак…
— Я точно такой. Ничем не отличаюсь от тебя, — неожиданно заявил Федя.
— Утешаешь меня?
— Истинная правда! Хочешь знать… Иногда я даже плачу.
— Плачешь? — еще с большим недоверием спросил Юзек.
— Не от боли. А если меня обидят… И еще от тоски, ночью, когда никто не видит.
Все равно Федя сильнее меня, подумал Юзек, если готов признаться даже в этом. Сам он ни за что не открылся бы.
После таких откровений двум маленьким, но гордым мужчинам стало легче. И они протянули друг другу руки.
…Некоторое время они молчали. Потом Кузовков снова начал первым:
— Интересно тебе знать, о чем я думаю?
— Давно хотел услышать.
— Так вот… Не надо убегать из дому.
— А сам ты…
— У меня пропал отец. А ты своего видишь каждый день.
— Мне скучно. Одно и то же. Школа и книжки… Книжки и школа… Я уже догнал маму ростом. А она меня держит за руку, когда мы переходим улицу. Чуть ли не кормит с ложечки. Когда вы уедете, все начнется сначала.
— Все завидуют, какой у тебя папа. Таких полицейских я видел только в кино. А еще у вас автомобиль. Езжай куда хочешь… Правда, Кузовок? — Федя потрепал собаку, которая принюхивалась к сумке. — Остался еще у нас пирог?
— Остался, остался…
— Не давай Кузовку весь…
— Пусть доедает. Не нести же назад.
— Оставь белкам немного. Посмотри, сколько их собралось. Неужели, кроме орехов, им еще что-нибудь нравится?
— То, что готовит моя мама, нравится всем, — не без гордости заявил Юзек.
Что Юзек прав, можно было убедиться вечером, когда сели ужинать. Стол был уставлен таким количеством яств и напитков, что первые четверть часа все были увлечены только едой.
Но вот поднялся хозяин, огромный и добродушный Казимеж, и сказал слова, которых Кузовков ждал долгих два года.
— Федя, — сказал он. — Я тебе обещал новость. Мы ее получили еще ночью. Звонили из Европы. Слышимость была скверная. Из-за грозы, наверно. Наш дежурный офицер не все расслышал. И вот почему утром, когда мы ехали из Водсворта, я тебе не рассказал. Боялся ошибиться.
Кузовков сжал пальцы в кулак так сильно, что по телу побежали мурашки.
— Говори скорей, папа! Не тяни! — Юзек тоже встал из-за стола.
— Следующий звонок поступил днем, когда вы были в лесу. А после он был подтвержден и радиограммой. Ее только что привез нам сержант Клей. Твой отец нашелся. Нашелся! Он жив!
— Где он? — хриплым голосом спросил Федя.
— Его судно стоит под погрузкой в Касабланке, в Марокко. А потом снимется на Марсель.
— Марсель находится во Франции! — воскликнул Юзек. — А туда должен зайти и «Йоми Мару»…
О том же подумал и Федя. Но это для него было не столь уж важно. Главное, отец жив!
Кузовков стоял на корме и смотрел на кильватерный след. Каждый оборот винта приближает «Йоми Мару» теперь к еще более желанному берегу Европы.
Синий океан… Цвет надежды…
ГЛАВА ЧЕТВЁРТАЯ
СЛАДКАЯ БОЛЬ
13 сентября 1920 г. Понедельник.
Атлантический океан.
Погода спокойная. Легкий ветер, большая зыбь. По мере приближения к Гольфстриму становится теплее. В течение дня прошли короткие ливни. А после ужина — гроза с сильным дождем. И это облегчило задачу воспитателям. Им удалось отправить детей спать, как и положено, в 9 часов.
Из судового журнала «Йоми Мару».
…Свой ежедневный обход судна Райли Аллен начинает с амбулатории и лазарета. Мог ли он думать, что однажды это будет означать и встречу с Марией.
Прежде чем войти в палату, он решил поговорить с врачом. К нему вышел не только Девисон, но и Коултер. Оба в один голос заявили — их единственной пациентке полегчало. Операция в Нью-Йорке прошла успешно. Но четыре дня — слишком короткое время, чтобы прийти в себя и встать на ноги. Море и судно не лучшее место для человека, только что перенесшего сложную операцию. Но пусть мистер Аллен не беспокоится. Они и медсестры не оставят мисс Марию без внимания и заботы.
— Она одна в палате?
— Там Флоренс Фармер и Александра, ее сестра. Проводить вас?
— Нет, я сам.
Он тихо постучался, но его услышали.
— Доброе утро, мисс Флоренс.
— Рада видеть вас, мистер Аллен.
— Как дела, Александра?
— Отлично.
— Мария недавно проснулась, — сказала Флоренс.
— Завтракала?
— Пока нет.
— Я принес апельсиновый сок.
— Это ей можно.
Из прихожей они вошли в палату.
— Райли… — Мария потянулась к нему. Но, встретившись глазами с Флоренс, сдержала себя.
— Ты надолго?
— Мне некуда спешить. Но сначала ты должна поесть.
— Нет. Сначала я займусь другим.
Она достала из-под подушки ручное зеркальце и стала смотреться в него.
— Шурочка, — попросила она сестру, — помоги мне причесаться.
Райли достаточно хорошо знал Марию, чтобы видеть, как нелегко ей даются эти притворные бодрость и живость.
— Я не хочу есть. Только пить. Где мои трубочки?
Пить через трубочку — одна из новинок, которую дети везли с собой в Петроград. Теперь они пили так даже чай и кофе.
Глядя на Марию, он уже не в первый раз подумал, как мало она отличается своей непосредственностью от остальных колонистов. Вот и сейчас, приложившись к соку, она жмурилась то ли от удовольствия, то ли от солнца, которое, врываясь в иллюминатор, прибавляло еще больше золота ее волосам.
— Поможешь мне навести порядок в амбулатории? — попросила Флоренс Александру. И увела ее с собой.
— Как прошла ночь, как тебе спалось?
— Ты же знаешь, «Йоми Мару» — это огромная люлька. Одно плохо, медсестра не поет мне колыбельную.
— Ты еще в силах шутить?
— А что остается? Жаловаться, ныть, плакать? Ты сам учил — быть сильной, быть терпеливой.
— Учить других легче.
— Но, как видишь, твои уроки пригодились.
— Я знаю, тебе одиноко. Ты одна на весь лазарет.
— Там, в госпитале, в Нью-Йорке, стояла тишина. Только голоса за стеной. А здесь крики, топот, смех… Я слышу, как дети бегут по трапу. Вверх и вниз… Хочется к ним. Но Девисон не пускает.
— Значит, еще рано. Не будем спешить. Девисон и Коултер знают свое дело.
— Это не палата, а камера. Освободи меня.
— Всему свое время, Мария.
— Ты говорил с врачами?
— Да.
— Что они говорят? Будь со мной откровенным.
— Ты идешь на поправку.
— Так оно и есть. Я и сама чувствую. Мне гораздо лучше.
— Вот и хорошо.
— Главное, мы вместе, дорогой. Даже страшно подумать, если бы ты меня оставил в Нью-Йорке.
Она замолчала, и Райли увидел, как на ее щеке вспыхнула и задрожала слезинка.
Он наклонился и поцеловал ее в губы.
— Ты меня любишь?
— Да. Очень.
— Даже такую, какая я сейчас?
— Еще больше.
— От меня пахнет не духами, а лекарствами.
— Ты самая лучшая на свете!..
— Тогда поцелуй меня еще раз. Я никогда не чувствовала себя такой слабой. И знаешь почему? Не потому что больна. Потому что ты рядом. Извини меня за слезы. Обещаю, плакать больше не буду.
— Можешь плакать. Плачь, не стесняйся. Кажется, я тоже заплачу.
— Обними меня, любимый. Но мне мало поцелуя. Я хочу тебя.
— Сюда могут войти.
— На двери есть защелка.
— Тебе нельзя. Это может тебе повредить.
— Можно, Райли. Уже неделя, как мы не любили друг друга.
