Ознакомительная версия. Доступно 48 страниц из 236
По площади, по переулкам бежали к крепости казаки:
— Ги-ги-ги!.. На штурм, братья казаки!.. Ура, ура!..
С вала, с колокольни загремели пушки, затрещали ружья, картечь и пули беспощадно поражали штурмующих, нанося им большой урон. Казаки побежали врассыпную, попрятались в ближайших избах, в развалинах недавнего пожарища, открыли бешеную стрельбу по ретраншементу. Однако расстояние до укреплений было слишком велико — недаром предусмотрительный Симонов выжег в этом месте порядочную площадь, выстрелы Пугачёвцев были для защитников крепости мало опасны.
Клубы тухлого дыма развеялись. Подымалось солнце. Пугачёву с высокой остроконечной крыши видно было, как двести человек его смельчаков, бросившихся первыми в ров, на штурм, отчаянно рубят заплотные столбы, подкапывают насыпь, приставляют к валу лестницу, лезут, падают под градом пуль, отстреливаются и снова лезут. С вала солдаты и женщины, похожие издали на разъяренных зверей, поливают их расплавленной смолою, кипятком, швыряют в них раскаленный, с горящими углями, пепел. Изувеченные люди с душераздирающим воплем отскакивают прочь, валятся, ползут к сугробам, зарываются ошпаренной головою в снег.
Но штурм продолжается с неослабевающим упорством.
— Подмогу! Подмогу давай! — взывают осаждающие.
— А ну, детушки, на помощь! А ну! Разом, разом! — взмахивает с крыши руками Пугачёв, стараясь подбодрить схоронившихся в избах и за укрытиями своих казаков.
Толкачев бегал от кучки к кучке и тоже кричал:
— Айда, айда!
Сотни три казаков и башкирцев повыскакали на погорелую площадь, пытались сбежать в ров, но, встреченные с вала картечью, падали десятками, а оставшиеся вживе разбегались.
Заскрипели крепостные ворота, отряд симоновских солдат и казаков, под командой поручика Полстовалова, кинулся в штыки на Пугачёвцев и, после упорного боя, окончательно выбил их из крепостного рва.
Военные действия закончились лишь к вечеру. Пугачёвцы потеряли около четырехсот человек убитыми и ранеными. Потери Симонова были в десять раз меньше.
От неудачного штурма Пугачёв был в сильном волнении и гневе. Вместе с Овчинниковым и Толкачевым, слегка раненным в руки, он стоял перед покинутым домом старшины Мартемьяна Бородина, еще в начале осени ушедшего в Оренбург с верными правительству казаками. На площади у дома торчала только что выстроенная виселица — щепки, стружки, перекинутая через перекладину веревка. Костер горел. Мимо окружавшей Пугачёва толпы провозили на санях убитых и раненых. Стоны изувеченных мешались с плачем, с воплями осиротевших женщин и детей. Возбужденная толпа то обнажала головы и набожно молилась за убиенных, то в сотни глоток, не стесняясь присутствием царя, раздраженно орала:
— Повесить! Вздернуть Кубаря! Неладно подкоп прорыл.
— Эстолько людей зачем почем зря сгубили. Повесить! Повесить!
— Где он? Эй, Кубарь! Волоки его, гада!
А желтолицый коротыш Кубарь, обливаясь слезами, валялся в ногах у Пугачёва.
— Помилуй, помилуй… — вопил он, ударяя себя кулачишком в грудь.
Грянул из толпы неожиданный выстрел. Пуля ударила Кубарю в живот.
Кубарь охнул, опрокинулся навзничь и пополз в сторонку умирать.
— Ведут, ведут!.. Вот они, голубчики… — в злорадстве загудела, почуяв близкую кровь, толпа. — Царь-государь! Прикажи их вздернуть! Они из богатеньких, старшинскую руку держат… Мы кровь льем, а они, злодеи, по запечью у себя…
Девять связанных по рукам рослых казаков, из тех, что на зов Симонова не пошли в крепость, а остались при домашности, были приведены к костру взбаламученным народом.
Не раздумывая, Пугачёв взмахнул рукою в сторону виселиц.
Палача Ивана Бурнова здесь не было, он остался в Берде. Вешали казаки Зоркин и Быченин. Столпившийся народ, еще так недавно мирно настроенный, все более и более ожесточался. Среди толпы были пьяные. Прибежавшие матери выхватывали из людской гущи своих мокроносых на морозе ребятишек.
— Домой, чертенята, чтоб вас притка задавила! — сверкая глазами, грозились женщины ребятам.
И вот, подволокли еще одного. Это дворовый человек ненавистного старшины Бородина, по имени Яков. Он был отправлен Бородиным из Оренбурга с донесеньем Симонову, но на дороге схвачен Пугачёвцами.
— Ваше величество, — стал рапортовать царю Михайло Толкачев. — Мы, как сюды шли из Берды с отрядом, поймали вот эту самую фрухту. А как вязали его, он твою милость сволочил.
— Как же ты смеешь, изменник, неумытая твоя харя? — проговорил Пугачёв, глядя в упор на Якова.
— Сам ты неумытик! — закричал тот бешено. — Какой ты царь? Ты мужичина сиволапый, как и мы… В казанском остроге вшей кормил!
Вокруг все замерло. Рот Пугачёва перекосился, глаза широко открылись, он судорожно схватился за саблю. Рослый мужик Яков, похожий телосложеньем своим на Хлопушу, вырвал нож у зазевавшегося казака и бросился на Пугачёва. Но казачья пика ударила разбойника в спину, и он без стона повалился в костер. От костра брызнули в сторону горящие головешки.
Все это произошло мгновенно. Поверженного смертельно раненного верзилу поволокли к плахе.
Стало совсем темно. Страсти в толпе затихали.
За ужином Пугачёв был мрачен, вял, впадал в какую-то, не присущую его характеру, сонливость. Ел мало, но выпивал с усердием и не хмелел. На вопросы отвечал нехотя, иным часом невпопад.
— Поеду от вас на короткое время в Берду, к своему воинству, — говорил он тихо. — А вы разыщите знатеца-минера, да не такого дурня, как Кубарь. Когда вернусь к вам, учнем новый подкоп вести. А то, вишь, неудобица вышла. А Симонова я доконаю. И повешу…
— Ваше величество, — подал голос старик Губин, — уж ежели подкоп делать, так надобно не из моего погреба, а под колокольню. Хоть и грешно, да господь простит… Господь за бедность да обиженных кровь свою пролил… А мы ли не обиженные?
— Верно, Иван Захарыч, — поддержали старика гости. — Под колокольней кабудь у Симонова пороховой погреб. Народ так балакает, слых такой пропущен.
— Угу, — сказал Пугачёв. — А вы, други, приготовьтесь-ка атамана себе выбрать. Присоветуйтесь друг с другом, кто да кто у вас на примете.
