Ознакомительная версия. Доступно 48 страниц из 236
На звание атамана был выдвинут богомольный и злой старик Никита Каргин, на должность двух старшин — приехавший из Берды с письмом к Пугачёву Афанасий Перфильев и Фофанов Иван.
Высокий, сухой, с суровыми глазами, старик Каргин, сдернув шапку, низко поклонился Пугачёву.
— Батюшка, уволь! За старостью и малограмотством своим я в столь большом достоинстве быть не могу. Уволь, бога для…
Пугачёв подбоченился, приподнялся на носках и, прищурив правый глаз, напористо сказал:
— Весь мир теперь слушает меня и служит мне… А ты противиться надумал? Ась?
— Ин будь по-твоему, отец, — молвил старик и поклонился царю в ноги.
Поздравив казаков с новым атаманом и старшинами, Пугачёв ушел из круга. А в кругу началась обычная церемония.
Казаки вызвали на круг трех выбранных и сорвали со своих голов шапки.
— Господин атаман и господа старшины, — говорили они, кланяясь выбранным. — Послужите нам, войску Яицкому, верою и правдою.
Те, как всегда в подобных случаях, никли головами, смиренно отговаривались:
— Недостойны мы, господа казаки, управлять вами. Скорбны мы разумом своим. Не обессудьте…
Уговоры и отказы продолжались долго. Наконец той и другой стороне игра прискучила. И выбранные, посоветовавшись друг с другом глазами, молвили:
— Так и быть, господа войско Яицкое, мы в согласье.
— Благодарим, благодарим! Спаси бог! — во всю мочь заорал круг.
Самый старый из казаков подошел к новому атаману и трижды ударил его нагайкой по спине. Это означало: «Мы тебя выбрали, мы тебя и сверзить можем». Атаман снял шапку, покорно поклонился кругу, затем, взяв от старика нагайку, трижды опоясал ею вдоль спин двух новых старшин. Те тоже сняли шапки и поклонились сначала кругу, потом и атаману. После этого тот же старик, теперь уже сам обнажив лысую голову и припав перед атаманом на одно колено, торжественно, при общем кличе «ура», вручил ему булаву — знак власти.
Пугачёв отправил Овчинникова с отрядом казаков в Гурьев-городок за порохом, деньгами и продуктами. И вскоре сам выехал под Оренбург.
4
Положение в запертом Оренбурге с каждым днем ухудшалось. Жителям и гарнизону выдавали половинную долю провианта, продукты в купеческих лавках неимоверно вздорожали, а базаров не существовало. Жители ходили, как тени, многие стали опухать, многие захворали цингою.
Изобретательный Рычков выдумал новый способ питания: надо старую кожу — будь то сапоги, шуба или хомут — как следует распарить, затем мелко-мелко искрошить, чем мельче, тем лучше, и это крошево подбавлять в тесто, тогда хлеб будто бы приобретает особую питательность. Впрочем, сам он своей выдумкой не пользовался, а те, кто поверили ему и отведали рычковского хлебца, долго маялись животами и свирепо бранили ученого выдумщика.
Хотя губернатор, все начальство, купечество, Рычков и прочие люди состоятельные продолжали питаться сытно, но и они благодаря беспрерывным волнениям духа, пожелтели, исхудали. И коллежский советник Тимофеев, под командой которого состояли находившиеся в Оренбурге казаки и татары, был, как и прежде, тучен, — в нем весу было двенадцать без малого пудов, — из-за своей тучности он очень редко выходил на улицу, и все, что доносили ему казаки, принимал за правду.
Купчик Полуехтов все пропил, впал в ничтожество. Золотариха не пускала его к себе, он питался у Рычкова на кухне из милости.
Казачьи лошади были истощены не менее людей, их кормили мелко рубленными прутьями, поэтому разъезды прекратились. Рейнсдорп не мог достать «языка» и не знал, что делается в Берде, у неприятеля.
Однако и без «языка» губернатору как-то удалось выведать, что Пугачёв из Берды уехал.
— В атака, господа, в атака! — кричал на совещании губернатор. — Мы грянем на Берда, будем схватить там с божья помощь всякие запасы, и Оренбург спасен… О!
1700 человек пехоты, 400 казаков и 23 орудия были разбиты на три отряда. Под общим руководством генерал-майора Валленштерна 13 января, в 5 часов утра, когда рассвет чуть брезжил, крепостной гарнизон выступил вперед. Глубокий, выше колена, снег и ослабевшие лошади крепостного гарнизона замедляли движение.
Пугачёвцы спешно приготовились к отпору. И вышло так ловко, так умело, что Валленштерн, вступив на дорогу в Берду, был почти со всех сторон окружен притаившимися в лощинах Пугачёвцами. Хотя он и успел подтянуть к себе отряды бригадира Корфа и майора Наумова, хотя он и открыл пальбу из двадцати трех пушек, но дело его было проиграно. Многочисленные, сытые Пугачёвцы, на крепких конях, были сегодня в особом ударе. Они стреляли метко, рубили сильно, преследовали быстро. Валленштерн, сделав еще несколько пушечных выстрелов, приказал отступать: мятежники подавляли его своей массой и удалью, а из Берды, кроме того, крупными толпами валили вооруженные чем попало мужики.
Весь крепостной вал, словно серой плесенью, был покрыт народом.
Сердца жителей трепетали так же сильно, как и сердца сражающихся: от исхода битвы зависело — жить им или голодной дорогой приближаться к могиле.
Любопытная Золотариха как всегда торчала в передних рядах. Она в богатой лисьей шубейке, на руках дорогие кольца, пропитые Полуехтовым.
— Повернули, повернули! — с отчаянием завопил народ. — Наших повернули.
Рейнсдорп, наблюдавший битву с вышки угловой батареи, затрясся, плюнул и сказал:
— Капут!
Преследование было жестокое. Под копытами конницы снег взлетал, как от взрывов, размятые в кашу сугробы осели. Пороховой дым растекался голубыми лохмотьями. Белое поле было покрыто мертвецами и ранеными: люди и лошади Валленштерна в смертельном беге к крепости падали, падали. Но вот спасительные стены неприступной твердыни — в распахнутые ворота потрепанный гарнизон втекал, как мутный поток в прорву.
Золотариха сбежала вниз, чтоб удостовериться, цел ли её новый любезник, сержант Кушаков?
— Ой, миленький!.. Жив-живехонек. Эй, Васятка!
Шигаев приказал дать из пушек еще два залпа по хвосту гарнизона:
— А ну, плюнь на закуску. Чтоб помнили.
Громом грохнул залп, засвистела картечь. Золотариха взмахнула руками и, пораженная свинцовым кусочком в висок, замертво рухнула на землю.
