Ознакомительная версия. Доступно 48 страниц из 236
Второе ядро угодило прямо в цель. Простым глазом видно было, как люди на увале прянули во все стороны, а Горбатов с вышки закричал:
— Пушка вверх колесами!.. Двое по снегу ползут… Третий — замертво!
— Спасибо, Носов! — весело бросил Пугачёв.
Растроганный Носов тихо, чтоб никто не слыхал, пробубнил в ответ:
— Видать, ваше величество, Емельян Иваныч, уроки-то мои в прусском походе впрок тебе сгодились: знатный бы бомбардир из тебя вышел, кабы не эта затея твоя…
Пугачёв подмигнул ему и побежал к Горбатову на вышку.
Канонада с обеих сторон длилась больше трех часов. Изредка попадавшие в крепость ядра особого вреда не причиняли. Но вот с воем прилетела пущенная с высокой сопки бомба, из нее торчал короткий хвост дымящегося запала, она врезалась в дальний угол крепости и тотчас там разорвалась, ранив казака и покалечив лошадь. Вторая бомба ударила в людное место, зарылась в снег и зашипела. Ближние прянули в сторону. Увешанный кривыми ножами, Идыркей выхватил шипевшую бомбу из снега и, пробежав шагов пять, спустил её в чан с питьевой водой. Оцепеневшие на миг люди заорали: «Ура!»
И Пугачёв с вышки крикнул: «Молодчага, Идорка!.. Благодарствую!»
Идыркей всей грудью выдохнул — ууух! — сдернул лохматую шапку, отер рукавом азяма толстое вспотевшее лицо с подстриженной бородкой и, пошатываясь, заковылял в толпу.
2
Голицын приказал Фрейману начать наступление на правый фланг врага, Фрейман двинулся вперед.
Пугачёв велел распахнуть ворота, затем скомандовал атаману Арапову взять батальон пехоты с тремя сотнями оренбургских казаков и сделать вылазку за пределы крепости.
Слыша эту команду, многие из боевых частей закричали, устремляя глаза на вышку к государю, потрясая пиками, дубинками, взмахивая, шапками:
— Нас, нас!.. Батюшка, нас пошли!..
— Надежа-государь! Нас спосылай… Застоялись мы… Погреться охота!
— Давай, бачка! — выкрикивали из башкирской толпы. — Адя, адя, бачка!.. Тудой сюдой…
Пугачёв довольным голосом гремел с вышки:
— Каждому свой черед, детушки! Дожидайте зову моего императорского.
В крепости горели яркие костры. Бегали две собачонки — они рады были многолюдству: им перепадали вкусные куски, они нажрались до отвалу.
Крестьяне у костров переобувались, сушили прелые онучи, попыхивали трубками, на их загорелых лицах то робость, то отвага, то отчаяние: многие из них порох нюхают впервые. Башкиры с татарами рвут белыми зубами вяленое мясо, тарань, лепешки, — кабы не война, самое время обедать. Крестьяне и парни из местных жителей без перерыва подтаскивают к батареям заряды. Над крепостью плавает сизоватый с прожелтью, пахнущий тухлятинкой дымок от пушечной пальбы.
В темно-зеленом чекмене, в рысьих, вверх шерстью, сапогах стоял перед Пугачёвым Илья Арапов — храбрец и забулдыга, недавний покоритель Самары.
Лицо у него огрубевшее, чернобородое, длинный нос навис на густые усы, глаза горят задором. Напутствуя своего верного вояку, Пугачёв приказал:
— Вот что, атаман! Прихвати-ка с собой с полдюжинки пушек! — И, обращаясь к Горбатову:
— Так ли, ваше благородие?
— Правильно, ваше велиство… Дозвольте мне с седьмой…
— Вали!
Все семь пушек потащились к пригорку, выбранному Горбатовым. Орудия везли лошади, в трудных местах их подхватывали люди: кругом убродные снега, путь был неспособен. Заскрипели, распахнулись кованные железом крепостные ворота. На волю из ворот выходил в строю батальон пехоты с белыми повязками на рукавах, выезжали оренбургские казаки в лихо заломленных шапках. Низкорослые, но сытые, лошаденки, частокол высоких пик, бороды, бороды, выпущенные из-под лохматых шапок чубы.
В крепости, как в огромном улье, многоголосый говор сливается в общий глухой гул, будто в обширной осиновой роще при порывах ветра. И, как большой шмель среди пчел, рокочет всюду слышный голос Пустобаева. Народ пока что держит себя вольно: кто лежит у костра, кто дуется в карты, в «носки», кто бродит возле своей части.
— Ну, барабаны-палки!.. Только держитесь таперь! Ни кто да нибудь, а генералы противу нас прут, барабаны-палки! — говорит седоусый беззубый солдат старому гренадеру Фаддею Киселеву, который грел в котелке воду (чтоб хлебнуть с сухарями горяченького). — Ну да как не то выдюжим, барабаны-палки! Ведь у нас, мотри, крепость, да вал водой улит, на него и кошке не залезть.
— С нами бог, выдюжим, дядя Сидор! — отзывается Киселев, подбрасывая в кипящий котелок толченой черемухи. — А ежели и не выдюжим, так нам, брат-старина, все едино жить-то уж недолго… Не зря, чай, головы кладем… А вот своего барина-то молодого, офицерика Шванвича, не довелось сманить с собой. Больным сказался…
— А Горбатов-то офицер, видал, барабаны-палки? Прямо сокол!..
— Ого!.. Горбатов совсем другого смыслу господин. Мы с ним вместях живем, с ним да со Шванвичем… Ну, Горбатов-то, чуешь, сам передался батюшке…
— Знаю, барабаны-палки…
— Стой-ка, ужо!.. Чегой-то государь шумит…
— Детуш-шки! — покрывая гул толпы, гремел голос Пугачёва. — Приготовься-ка сотенка заводских! Да полсотни илецких!..
В крепости зашевелились.
Меж тем умело выставленные Горбатовым на двух взлобках семь пушек открыли по наступающим огонь картечью. А конные и пешие Пугачёвцы, выбравшись из крепости и пройдя версты две, устремились рассыпным строем в контратаку. Два наступавших батальона генерала Фреймана едва сдерживали бурный натиск одного батальона Пугачёвцев.
— Братцы! Солдаты! — в разных местах взывали Пугачёвцы, врезаясь в серые ряды солдат. — Что вы делаете? Своих братьев-крестьян убивать идёте?
Опомнитесь! Ведь мы его величество защищаем, государя Петра Федорыча. Он здесь, в крепости, сам находится, отец наш всеобщий!..
Слыша эти призывы, солдаты было дрогнули, приостановились. Даже послышались бесстрашные голоса:
— Будет нам братскую кровь проливать! Ведь они за мужика, супротив бар. Сдавайся, братцы! — Но к смелым крикунам тотчас подлетали офицеры, замахивались на них прикладами, тесаками, устрашающе кричали:
— Расстрела захотели?
И все же два фреймановских батальона стали шаг за шагом пятиться, ряды расстроились. А Пугачёвцы все крепче и крепче наступали.
