Ольвия (ЛП) - Чемерис Валентин Лукич

— За золотые дары отдал дочь скифам, архонт?!! За породистого коня?!! Ну, золото, понимаю… А зачем архонту конь? Или, может, архонт теперь и к народу будет являться только на коне? Ах, какой торжественный миг: архонт на скифском коне въезжает на агору, ольвиополиты приветствуют своего архонта!..

Родон смотрел на сына полемарха пораженно, с изумлением, словно впервые его видел.

— Гнев твой ослепляет твой разум, потому ты и несешь несусветное. Но я не гневаюсь на тебя, я понимаю тебя. На твоем месте я бы тоже так кричал. — Архонт умолк. — А где Ольвия теперь? Если бы я знал, где она теперь, где моя дочь… — он взглянул на Ясона тяжелым, колючим взглядом. — Что тебе еще сказать? Словами тут не поможешь. А того, что случилось, не воротишь вспять и не переиграешь. Нет больше твоей Ольвии, сын полемарха. Нет и не будет никогда. А был сон, и она тебе снилась. Вот и все.

— Это похоже на сон. — У Ясона беспомощно опустились руки, и он тяжко-тяжко вздохнул.

Архонт будто бы с сожалением взглянул на него.

— Чем тебя угостить в моем доме, сын полемарха?

— Благодарю!.. — резко выкрикнул Ясон. — Архонт меня уже угостил. Сит по горло, — он провел ребром ладони по шее. — До конца своих дней не забуду.

— А ты думаешь, то, что случилось, я забуду? — глухо спросил архонт. — И старость моя будет тяжкой. А ты… ты только начинаешь жить. У тебя впереди целая жизнь. А время, как известно, все лечит.

— Если бы твои советы, архонт, лечили раны.

— Не будь злым. Зло еще никого не украшало.

— А отчего мне быть добрым?

— В городе много девушек. Красивых.

— Но среди них нет Ольвии!

— Да, нет, — согласился архонт.

— Я ненавижу тебя, архонт, — выкрикнул Ясон.

Родон даже не шелохнулся.

— Я заслужил твою ненависть, потому принимаю ее как должное.

Ясон повернулся и вышел из покоев с еще более тяжелым сердцем, чем прежде. Он не надеялся на разговор с архонтом, но билась мысль: поговорит с ним, и, может, что-то изменится? Была такая мысль, хоть он и понимал, что она наивна. Ничего уже не изменится, да и не может измениться.

Архонт шел следом за ним. Уже во дворе Ясон спросил:

— В каком краю Ольвия? У каких скифов?

— Тапур — вождь кочевых скифов.

— Где они? Кочевники?

Архонт развел руками.

— Степи безбрежны, а скифы кочуют, на месте не стоят. Разве я знаю, где они теперь?

Ясон шагнул к архонту и, глядя ему в глаза, твердо промолвил:

— Не прячь от меня Ольвию, архонт! Я все равно найду этих проклятых скифов и того Тапура, который ее захватил. И Ольвию найду. Слышишь, архонт, найду!

***

В те дни Ясон искал себе коня.

Что бы он ни делал, чем бы ни занимался, а все думал о коне. Найти бы резвого коня, ринуться в степи, и — верилось! — он бы нашел скифов, он бы выручил Ольвию из беды. Даже когда с отцом ходил в некрополь навестить мать, даже когда стоял у ее могилы, все думал и думал о коне и верил: найди он коня — найдет и Ольвию.

Ему даже снился конь — ретивый, крылатый. Садился на него юноша и летел над степями, и крылатый конь мчал его, мчал под самыми облаками, и уже видел он внизу скифов… Но в тот миг просыпался…

И понимал, что все это — затея с конем — детская затея. Спрашивал у отца о том дне, о том последнем дне, когда скифы забрали Ольвию. Как она к ним пошла? Со слезами или с радостью?..

Отец не хотел этого говорить, чтобы не бередить сыну сердце, но сын настаивал, и отец был вынужден ему рассказать:

— Скифы тогда стали лагерем за городом. Примчались и стали внезапно. Все переполошились — тысяча скифов! На резвых конях. А они раскинули для своего вождя шатер, зажгли костры. Их всадники носились по равнине туда-сюда, залетали в город. А потом их вождь прислал к архонту сватов с богатыми дарами, и архонт…

— Не надо дальше, — просил сын. — Я и так знаю, что архонт продал дочь за богатые дары, а теперь ссылается на какие-то обстоятельства…

— Но это и впрямь были обстоятельства, — начал было отец, но сын снова его остановил:

— Говорю, не надо об этом… — Помолчал. — Ты расскажи мне, как Ольвия шла к скифам…

***

Была она в скифском наряде: в алых шароварах, малиновой куртке, на голове — башлык, из-под которого рассыпались по плечам каштановые волосы…

На поясе — акинак.

В руках — нагайка.

В глазах — слезы.

В сердце — отчаяние.

А скифы подошли ближе к городу, чтобы достойно встретить дочь архонта. Тысяча всадников стала перед городом стеной и ждала ее.

Чем ближе подходила Ольвия к стене всадников в черных башлыках, тем медленнее становились ее шаги. А скифы будто сами плыли ей навстречу — бородатые, чубатые, смуглые, белозубые…

Страшные, неведомые, непостижимые.

Хищные.

— Ой, мамочка… — вырвалось у нее, и девушка в отчаянии остановилась и даже сделала шаг назад.

И тогда из толпы провожавших ее ольвиополитов кто-то ободряюще крикнул:

— Не забудь, дочь, прислать нам гонца, что у тебя все в порядке. Мы будем ждать от тебя вестей!

— И сама в гости наведывайся!

— Счастливого тебе пути, славная дочь архонта!

Горожане махали ей руками и улыбались, желая счастья.

Ольвия оглянулась, кивнула им, мол, спасибо за добрые советы, утерла рукавом куртки слезы и быстро пошла вперед.

Всадники расступились перед ней (в конце длинного прохода, образованного конями, она с ужасом увидела на холме белый шатер вождя), и едва она ступила в этот проход и сделала несколько шагов, как всадники шевельнулись и сомкнули ряды. И не стало больше Ольвии.

И спрашивает теперь Ясон, а где моя Ольвия, и никто ему не может сказать, где же его Ольвия.

«Коня, — шепчет в отчаянии юноша, — крылатого коня, и я догоню скифов и спасу свое счастье».

Но никто не знает, где на свете есть крылатые кони, в каких краях, в каких степях они пасутся на зеленых травах…

Глава шестая

Последняя чаша полемарха

Никто в городе не ведал, что тот солнечный и ласковый день, когда так мирно парили над Ольвией аисты, станет последним днем для Керикла.

Не знал того и сам полемарх.

А впрочем, кто может знать свою судьбу наперед, где и когда оборвется его путь? С раннего утра полемарх был в хлопотах и себе не принадлежал. Слуги уже заканчивали приготовления, и где-то в обед полемарх собирался пригласить знатных горожан на пир по случаю возвращения сына. Потому был он возбужден, не в меру суетлив, сам пробовал на вкус вина и яства, гонял слуг, которые и без того все делали бегом, и единственный его глаз светился лихорадочным возбуждением и радостью: сына будет показывать людям. «Ну, сынок, вырос ты, возмужал, — скажет он Ясону при всех. — Теперь служи городу, да служи так, чтобы не стыдно мне было за тебя».

Пир предстояло устроить в андроне, и там уже все было приготовлено и убрано, и слуги вносили последние амфоры и посуду.

— Эй, живее! Эй, проворней шевелитесь! — весело покрикивал на них хозяин. — Скоро гости придут, ох и погуляем! Весь город будет знать — полемарх сына встречает!..

И тут к полемарху прибежал гонец из магистратуры с вестью, что в Заячьей балке видели подозрительных чужаков. Кто они и почему прячутся там днем от постороннего глаза — никто не знал, но оставлять их там было нельзя. А то еще займутся грабежами, как стемнеет! С чего бы им днем в балке прятаться? Ясное дело, ждут ночи. Правда, их всего трое, по крайней мере, видели троих, но беды и трое могут натворить.

— Какие-то бродяги, — буркнул полемарх, а глаз его рыскал по яствам, проверяя, все ли в порядке. — Их нынче по степям вдосталь шляется.

И, повернувшись к гонцу, весело взглянул на него:

— Передай магистрам, что полемарх быстро приведет этих бродяг в город и подарит их казне. И больше они не будут шляться по степям, а станут трудиться на благо города. Другим будет доброе предостережение: не бродяжничайте по свету, а то рабами станете.

Слугам же напоследок велел: