Пятьдесят слов дождя - Лемми Аша

Нори подавила желание передернуться.

– Я рада, что вам это по душе.

– Весьма. Ты еще и умна. Так что я хочу, чтобы ты училась. Будешь приходить ко мне дважды в неделю по утрам, и я научу тебя всему, что нужно знать.

Нори сморщила нос.

– Я не хочу знать ничего такого, чему вы можете научить.

Темные глаза Киёми стали холодными, и она скрестила руки на полуобнаженной груди.

– А от высокомерия придется избавиться, – ровно проговорила женщина. – Здесь оно тебе не поможет.

– А я не должна здесь быть, – пылко прошептала Нори и отвела взгляд, чтобы не разрыдаться.

Киёми даже не удостоила бессмысленные стенания ответом. Лишь пожала изящными плечами.

– Сейчас тебе больше некуда идти. Можешь принять это с достоинством или можешь сопротивляться и уничтожить себя самоедством. Так или иначе, я жду от тебя повиновения.

Нори склонила голову и промолчала.

Следующим утром Киёми вызвала Нори к себе в комнату.

Там царил удивительный для столь собранной женщины бардак: одежда была разбросана по кровати, на туалетном столике теснились косметические средства. Киёми, одетая в простое красное кимоно, распустила волос-ы и вымыла лицо, и выглядела… молодой. Почти невинной. Раньше Нори не замечала, что у нее добрые глаза.

– Итак, – произнесла женщина, жестом приглашая Нори присоединиться к ней за карточным столом. – Привыкаешь?

– Вы серьезно?

– Вполне, – отозвалась Киёми как ни в чем не бывало. – Слушай, я не жду, что тебе здесь понравится. Но зачем усложнять? Комната у тебя удобная?

– Да, – ответила Нори с растущим подозрением. – Удобная. Спасибо.

– Хорошо.

Дверь открылась. Вошла девушка, поставила на стол чайный поднос, и Киёми, улыбнувшись, похлопала ее по руке.

– Спасибо, Ринко.

Девушка кивнула и ушла так же быстро, как появилась.

– А теперь, – обратилась Киёми к Нори, – налей, пожалуйста, чай.

Нори налила – гордясь тем, что у нее не задрожали руки. Киёми одобрительно кивнула.

– Ты хорошо двигаешься. С природной грацией.

Нори вспыхнула румянцем.

– Я… да?

Киёми рассмеялась.

– Не привычна к комплиментам? Я была такой же.

Нори переступила с ноги на ногу.

– Зачем… зачем вы меня позвали? Для… чая?

Происходящее не очень-то напоминало урок, впрочем, Нори испытала облегчение. Она-то боялась, что придется слушать жуткие истории. Или, что еще хуже, делать… всякое. Как остальные.

Госпожа явно прочла ее мысли.

– Тебя никто не тронет, – просто сказала она. – Позже я научу тебя некоторым танцам и песням. Составлению букетов, чайным церемониям и тому подобному. А сегодня хочу просто поговорить. Ты должна хорошо овладеть искусством ведения беседы.

– Не знала, что разговор – это искусство.

Киёми пригрозила пальцем.

– Для женщины все – искусство. Ты достаточно скоро это усвоишь, я прослежу.

Нори мельком увидела в чашке чая свое отражение. Тяжесть всего, что случилось, давила на плечи, и что-то подтолкнуло к опрометчивой откровенности:

– Не думаю, что хочу быть женщиной, – прошептала девочка.

Киёми одарила ее долгим взглядом. На мгновение Нори показалось, будто та тоже чувствует вес невидимой ноши.

– Ах, моя дорогая, – произнесла Киёми с улыбкой, которая не коснулась глаз. – Кто-то же должен.

Той ночью Нори не спалось. Воздух был горячим и липким, хотя уже стоял октябрь. К комнате без окон примыкала собственная ванная, но умывание прохладной водой все равно не приносило облегчения. Зато хотя бы не приходилось лишний раз выходить, помимо обязанностей и перекуса. Остальные девочки ели все вместе в определенное время. Только не Нори. Когда ей хотелось есть – обычно раз в день, – она шла на кухню и обращалась к мрачным мужчинам с татуированными руками. Те смотрели на нее, как на крысу, которая забралась в буфет украсть сыру, но всегда давали то, что ей хотелось. Ела Нори зачастую у себя в комнате, откуда можно было выйти наружу, где раскинулась маленькая рощица, дарующая столь желанную тень. Иногда Нори ела там или же сидела на траве и вязала. Туда больше никто не ходил, и хотя рощица не отличалась живописностью, в ней Нори не чувствовала себя в клетке.

Жара стала невыносимой. Нори сбросила ночную рубашку и завернулась в шелковый халат, один из прощальных подарков бабушки. Дорогая ткань казалась прохладной. Уже не в первый раз Нори задалась вопросом, почему в нее вложили столько денег и времени. Бабка могла просто приказать ее убить, и дело с концом. Единственное, что приходило в голову: смерть для нее – слишком легкий выход. Нори должна получить наказание за грехи матери и отца, за грехи соотечественников, которых не знала, за грехи всех нежеланных девочек. А это, несомненно, очень много людей, и на искупление уйдет не одна жизнь.

Заплетя длинную косу и заколов ее тремя крепкими шпильками, Нори сдвинула створку двери, ведущей во внутренний дворик, и направилась к деревьям. Тишина помогала притупить чувства. Она села, подтянула колени к груди, пропустила травинки между пальцами. У нее не осталось ни сил, ни веры молиться, однако в самые сокровенные мгновения она шептала, ни к кому не обращаясь, что все будет хорошо.

Этой ночью ей ответил голос:

– С кем ты разговариваешь?

Нори огляделась, пытаясь найти взглядом источник звука. Не Бог и не спаситель – пухленькая девочка в уродливом розовом халате. Она улыбнулась, показав большую щель между передними зубами, и протянула руку – на вид покрытую еще не совсем высохшими чернилами.

– Миюки, – произнесла девушка с таким сильным деревенским говором, что Нори пришлось напрячься, чтобы ее понять. – Видела, как ты играешь в большом зале. Очень красиво.

Нори удивленно моргнула.

– Норико.

Она пожала протянутую ладонь, которая, как она и подозревала, была испачкана влажными чернилами.

– Ой, прости, – со смехом отозвалась Миюки, – это я писала. Хотя получается не очень. Всегда у меня грязь… Могу поспорить, ты-то пишешь прекрасно.

– Я мало пишу.

Странная девица без приглашения плюхнулась рядом и вытерла грязные руки о траву.

– Я писала письмо сестре.

Нори наконец ее рассмотрела. Загорелая кожа и тонкие губы, будто слишком туго натянутые на широкий рот. В густых волосах масса спутанных прядей. Низенькая, даже ниже Нори, и весьма пухленькая. Несмотря на последнее, объемами груди она не отличалась. Весь жир, казалось, осел на руках и ногах. И все же ее полнота производила приятное впечатление, намекая на теплоту. А еще у Миюки были красивые глаза. Вряд ли ей намного больше четырнадцати, подумалось Нори.

– Сестре?

Миюки улыбнулась.

– Ага. Ей, правда, всего четыре, так что читать она не умеет. Но мне становится легче, когда я ей что-то посылаю. Она в Осаке, в приюте, – ненадолго, пока я не расплачусь с долгом. А потом я ее заберу.

Нори закусила губу.

– Так ваши родители…

– Умерли, – не моргнув глазом сказала Миюки. – Ма умерла сразу после рождения Нанако, сестрички, а папу ранили на войне. Так и не поправился, умер через несколько месяцев после ма.

Нори мгновенно прошило вспышкой вины. Даже перехватило дыхание.

– Мне жаль.

Миюки поджала губы.

– Да не лучший был папка.

– И все равно жаль.

Миюки развернулась на траве, чтобы сесть лицом к Нор-и.

– Я слышала, – понизила она голос, – что твоя бабушка – принцесса. Это правда?

Такой поворот беседы Нори не нравился.

– Да, правда.

Девчонка просияла.

– Так значит… ты тоже принцесса?

– Нет. Американцы лишили всех младших членов семьи статуса, и нам теперь нельзя использовать титулы. Да и вообще, я ублюдок, незаконнорожденная.

На лице Миюки отразилось явное разочарование.

– Ох.

– Прости.

– Ничего, все в порядке, – снова оживилась девчонка. – А что ты здесь делаешь?

– Меня сюда отправили, – сухо ответила Нори. – Вот я и здесь.