— Не взывайте к моей совести. Вы у меня не в первый раз. Я уже давал в долг. А где обещанные деньги? Где ваша гарантия?
— Вот моя гарантия, — ответила Надежда Гавриловна, снимая с руки золотой браслет.
Взятой муки хватило ненадолго. И вновь заведующая пошла к мельнику, на этот раз отдав золотые часы.
— Как же вы без часов будете? — сказал он, несколько смутившись.
— А как дети будут без еды?
В станице вспыхнула эпидемия скарлатины и кори. Как ни берегли детей, но болезнь не обошла и колонистов. Они были очень ослаблены недоеданием.
Среди детей, заболевших скарлатиной, самым тяжелым оказался Коля Корнеев. Мальчику становилось все хуже. У медицинской сестры опустились руки. Ее знаний и опыта уже недоставало. Она отправилась в станичную больницу, хотя и слышала, что врач, практикующий там, человек недобрый.
Так все и получилось.
— А деньги есть у вас, чтобы оплатить визит? — спросил он, склонившись над рукомойником и даже не повернув головы.
Зарубицкая задохнулась от возмущения и не нашлась чем ответить. Слезы брызнули из глаз, и она выбежала из больницы.
Все, происшедшее только что, так напомнило разговор с мельником. Но тот — хозяин, купец, имеющий дело с зерном и не стесняющийся получать из рук женщины принадлежащий ей браслет. Если мельник и давал кому клятву, то золотому тельцу. А ведь врач, который произнес эти холодные слова, давал клятву Гиппократа.
Хотелось вернуться и выговориться, сказать все, что она о нем думает. Но Зарубицкая сдержала себя, зная: не поможет она этим Коле Корнееву.
Прибежав на другой конец станицы и найдя Надежду Гавриловну, медсестра ей все рассказала.
Лицо Секачевой-Минкер потемнело, как туча, а в глазах сверкнула молния. Она тотчас направилась к больнице, и хорошо, что врач ей не встретился в начале пути.
По мере того как Надежда Гавриловна шла, звучавшие в ней слова готовы были вырваться раскатами грома. Но прежде чем подняться на больничное крыльцо, она сделала глубокий вздох. А открыв дверь, вспомнила, что она как-никак многоопытная преподавательница лучшей петроградской гимназии.
— Кто вы? Чем могу быть полезен? — спросил он так же холодно, на этот раз держа в руке чашку кофе.
— В пятистах метрах от вас умирает десятилетний мальчик. Я не стану взывать ни к совести вашей, ни к вашей жалости. Не стану напоминать и о профессиональном долге. Скажу лишь одно. Если вы сейчас же не поднимитесь, не пойдете со мной и не предпочтете своему спокойствию и чашке кофе жизнь ребенка, то я сегодня же, используя все мои связи и знакомства, свяжусь с газетами Екатеринбурга, Челябинска, Омска и даже Москвы и Петрограда. От вас с одинаковым омерзением отвернутся и красные, и белые. Я уже не говорю о ваших многочисленных коллегах.
Последние слова врач слушал, вытянувшись по стойке «смирно». Видимо, сказались годы службы в армии. Кроме того, эта маленькая женщина, ее необыкновенная сила внушили ему не только почтение, но и страх.
Увы, помощь пришла поздно. Осмотрев больного, врач сказал, что у него сильная интоксикация сердца, он слишком слаб, и с таким серьезным заболеванием мальчику не справиться.
Коля Корнеев умер на руках у Капитолины Алексеевны Зарубицкой. Она его перенесла в чулан, а детям, лежавшим в лазарете, сказала, что Коля отправлен в больницу.
Какой-то сердобольный старичок плотник в ту же ночь сколотил гробик. Симонов вместе с Зарубицкой его вынесли. Вынесли тихо, тайком. Не дай Бог, чтоб кто-нибудь из детей увидел и услышал.
Подъехали к церкви. Георгий Иванович Симонов остановился у церковной двери. Опустил руки. Стоял молча, сутулясь, никак не решаясь постучать.
Вышел сонный сторож. Оглушающе заскрипели ржавые петли.
Сторож подал Зарубицкой тонкую трехкопеечную свечу, и она держала ее, пока мужчины несли гроб в темный угол церкви, где стояла широкая скамейка.
И снова со скрипом закрылась дверь, оставив за собой навек десятилетнего колониста Колю Корнеева.
Наступил день, когда детей кормить стало нечем. Симонов, опекавший старших мальчиков, собрал их в своей комнате и, опустив глаза, сказал:
— Не знаю с чего начать. Положение безвыходное. Остается одно — пойти в ближайшие деревни и устраиваться там на зиму. Девочек мы как-нибудь прокормим. Но надеемся и на вашу помощь.
Насколько верным было решение воспитателя? Об этом я говорил много лет спустя с Петром Александровичем Александровым.
— Я думаю, — сказал он, — это было решение вконец растерявшегося человека. Что значит: «Идите в ближайшие деревни?» Это ставило нас в положение беспризорников. К тому же и лишало возможности продолжать учебу. Мы потеряли целый год. Кроме того, некоторых из нас на долгое время разлучили с младшими сестрами. Так случилось и со мной.
Хотя мы и рано повзрослели, но согласитесь, двенадцать лет — это очень мало, если ты предоставлен сам себе. Линия фронта находилась недалеко. И двое мальчишек решили самостоятельно вернуться в Петроград. Они ушли на запад, но домой не вернулись. Судьба их осталась неизвестной. Хотел последовать их примеру и я. Но подумал о Леночке, оставшейся в станице.
Что могли сказать мы, еще дети, на предложение Симонова? До нашего ума не доходила вся опасность и даже возможная трагичность положения, в которое мы попадали. А если нас в ближайшей деревне не возьмут? Значит, надо идти все дальше и дальше, то есть превратиться в бродяг.
Однако мы без всякого возражения, захватив обтрепавшуюся одежонку, вышли из поповского дома. Объединились по три-четыре человека и зашагали в разные стороны, совсем как в русской сказке, искать удачи. Отправились, как говорится, на все четыре стороны.
ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ
ПЕТЯ ПИТЕРСКИЙ
Когда мальчики добрались до леса, солнце поднялось уже высоко. Прошло два часа, как они покинули поповский дом, но дорога была пустынной. Никто не попадался навстречу.
Петя Александров выбрал себе в попутчики Витю Петкеля и братьев Трофимовских — Ваню и Сашу. А может, наоборот — они его выбрали? Мальчики не горевали, веря, что им повезет и что дорога выведет куда надо. Одно плохо, в их котомках не осталось ни кусочка хлеба.
— А не поискать ли грибов? — предложил Петя.
Им повезло. Меньше чем за полчаса набрали целый картуз опят. Котелок при них был. А вот спичек не оказалось.
Петкель вызвался выйти на дорогу, но вернулся без спичек. Зато с хорошей вестью. Ему встретился мужик-старовер. Староверы, как известно, не курят. Значит, и спичек с собой не носят. Но мужик сказал, что сразу за лесом находится деревня Косогорки.
Товарищи не стали терять времени. Выйдя из леса, они поднялись на холм. Сверху деревня виднелась как на ладони. Косогорки не были похожи на обычные русские селения. Каждый дом стоял под железной крышей и имел каменный фундамент. Это говорило о том, что жители деревни — люди самостоятельные, и вселяло надежду, что найдутся здесь и приют, и работа.
С этой мыслью колонисты спустились с холма.
Внимание детей привлек необычный шум. Справа, совсем рядом с лесной опушкой, несколько мужчин и женщин суетились возле какой-то машины.
Подойдя к изгороди, окружавшей рабочее место, мальчики поняли, что это молотилка. Восьмерка лошадей покорно вращала круглую площадку. На ней стоял одетый в косоворотку парень, изредка помахивая плеткой. От площадки шел вал на барабан. А уже от него ускоренное вращение передавалось на молотилку с помощью кожаного ремня.
Дородный мужик с черной бородой подбрасывал снопы в барабан, предварительно разрезая и откидывая в сторону шпагат. Были заняты своим делом и все другие.
Колонисты завороженно смотрели на ладную работу крестьян. Ни одного лишнего движения. Казалось, между работающими тоже находятся передаточные ремни, только невидимые. Так согласованы были их действия.
