Бородатый мужик, как видно, был хозяином. Изредка он подавал короткие команды, а иногда обходился и без лишнего слова, лишь делая, как дирижер, короткий взмах рукой.
Казаки были так увлечены работой, что не заметили подошедших мальчишек. А увидев, сразу остановились и с удивлением стали рассматривать маленьких пришельцев.
Пете и его товарищам в который уже раз стало неловко за свой затрапезный вид, за потертые рубахи и дырявые башмаки.
— Вы откуда такие? — спросил хозяин, не слезая с помоста.
— Мы из Петрограда, — ответил за всех Ваня Трофимовский.
Казаки удивились:
— Как из Петрограда? Пехом, что ли?
Дети поняли, что в этой деревне ничего не знают об их колонии, хотя станица Уйская находится не так уж далеко. Они рассказали окружившим им казакам о своем положении.
— И чего же вы хотите?
— Возьмите нас работать, дяденька…
— Какие из вас работники! Да и ваши отцы, наверное, большевики. К нам эту заразу занесете.
Женщины стали стыдить своих мужей за такое обращение с детьми.
После недолгой перебранки хозяин сказал: «Ну, ладно. Один оставайся», — и указал на Петю Александрова.
— А как же остальные? — спросил Петя.
— Идите в деревню. Там возьмут.
Они решили не расставаться, пока каждый не найдет себе места.
После того как братья Трофимовские и Петкель были устроены, Александров вернулся на гумно. И вновь его стали расспрашивать о доме, о родителях.
Когда мальчик рассказал о смерти матери накануне отъезда из Петрограда, к нему подошла широколицая казачка с добрыми глазами и, обняв, сказала:
— Не горюй, Петро. Будешь нашим сыном.
— Спасибо, тетя…
— Маруся, — подсказала казачка.
Так Петя познакомился с первым членом семьи, в которой ему предстояло поселиться.
Молотьба продолжалась до позднего вечера, пока не стемнело. Петю не заставляли работать. И он ко всему приглядывался. Для него, городского паренька, многое было новым и непривычным.
Мальчик даже забыл о голоде, который с утра терзал его желудок. А потом в глазах потемнело, и он упал в обморок. Сказалось все вместе: и голод, и жара, и усталость. Очнувшись, он увидел, как склонилась над ним названная мать, как налила ему из кринки топленого молока.
Поднявшись в смущении, Петя в порыве благодарности протянул ей картуз с грибами.
Казачка, улыбнувшись, похвалила его:
— Молодец, парень, не пропадешь!
Вечером Александров узнал, что друзьям его не повезло. Хозяева им отказали. И они подались в соседнюю деревню Масловку. Значит, он остается в Косогорках совсем-совсем один… Ни на чью помощь, ни на чье сочувствие теперь нечего рассчитывать. И совсем неизвестно, как его примут в чужой семье. Утром он расстался с сестрой, а сейчас — и с близкими друзьями.
Так и не решившись переступить вслед за хозяйкой порог незнакомого ему дома, Петя заплакал. Это было с ним впервые за последние месяцы.
Тетя Маруся вернулась во двор и, кажется, заметила, поняла состояние мальчика:
— Петро, пошто расстраиваешься?
Он невольно улыбнулся сквозь слезы, услышав незнакомое и очень смешное слово «пошто». И сказал:
— Ничего страшного. Просто засорил мякиной глаз на гумне.
На следующий день Александров уже трудился у молотилки, перепробовав разные работы. Больше всего ему нравилось отвозить зерно на лошади с гумна на домашний двор и высыпать из овального плетеного короба, стоявшего на телеге, прямо на брезент. Операция эта требовала некоторой сноровки, и Петя гордился, что выполняет ее наравне со взрослыми. А значит, не даром ест хлеб.
С окончанием молотьбы у одного хозяина молотилка была перевезена на гумно соседа. И там началась такая же работа с участием еще двух семей, живущих справа и слева.
В свои двенадцать лет Петя Александров уже мог оценить, как здорово поставлено дело у крестьян-казаков, как дружно они трудятся. Каждая улица имела комплект нужных машин, купленных в складчину, и все работы, от вспашки до сбора урожая, производились по очереди — от одного до другого края улицы. Если не хватало работников, то нанимали местных башкир.
…У Артамона Дмитриевича и Марии Алексеевны Приданниковых (так звали хозяев Александрова) было пятеро детей — от пяти до шестнадцати лет: Александр, Григорий, Агафья, Мария и Евстафий. Но в семье детей называли проще: Санька, Гринька, Грунька, Марунька и Станька.
Петя стал шестым ребенком в семье. А вот ел из отдельной посуды.
— Уж не обессудь, — сказал ему Артамон Дмитриевич. — Хоть ты и христианин, а другой, никонианской веры. Мы же — староверы.
Ел Петя из отдельной чашки, зато за одним столом с Приданниковыми. А вот башкирам это не дозволялось.
Такое разделение для гатчинского мальчишки было странным. Вон сколько разных ребят в их колонии: русские, татары, евреи, эстонцы, украинцы, поляки, финны… Есть даже один француз. А различия нет. Живут все дружно и едят все вместе. А если нечего кушать — то тоже вместе.
Но он не стал переубеждать ни хозяев, ни их детей. Тем более что не видел особой чести в том, чтобы есть сообща из одной посуды.
Обмолоченное зерно свезли во двор, так что ни пройти ни проехать. Весь же скот и днем и ночью пасся на гумне.
Пете и старшей дочери хозяина, Марии, его ровеснице, поручили провеивание зерна. Он вертел ручку барабана, а она пересыпала пшеницу лопатой. При этом пела частушки. Некоторые сочиняла сама, стараясь расшевелить застенчивого мальчишку:
Буду веянку вертеть,
Про милого песни петь.
Мой миленок маленький,
Ротик его аленький.
Все наоборот — у задорной певуньи щеки были пунцовыми, а у Пети — бледные и впалые из-за постоянного недоедания и малокровия.
Но вскоре хорошая пища и крестьянская работа сделали свое дело. Мальчик окреп, загорел и мало уже чем отличался от своих деревенских сверстников. Казачата стали его величать Петя Питерский и включили на равных во все свои игры. Это равноправие очень льстило его самолюбию.
Между тем осенние работы подходили к концу. Урожай выдался добрым, так что зерно едва поместилось в амбаре, состоявшем из восьми больших засек. Но ведь оставалась пшеница и прошлого года. Хозяин загрузил ее в мешки и отправился вместе со старшим сыном Евстафием в Челябинск для продажи.
Двор освободился от зерна, но работы хватало.
— Петро, пойдем яйца собирать, — сказала хозяйка, держа в руках плетеную корзину.
Тетя Маруся не знала курам счета. Они ютились в сене и соломе, наваленных под навесом и над стойлом, где находилась скотина. Петя поднимался по приставной лестнице с проворством обезьяны, забирался в самые скрытные места, где извлекал из гнезд хохлаток недельный запас яиц. Счет яйцам шел на сотни.
— А как же весной? — спрашивал Петя. — У вас, наверное, очень много цыплят?
— Ой, много! — отвечала хозяйка. — Не знаем, что и делать. Наседок приходится резать, а на лишние малые головы выпускать кошек.
Странно и дико было слышать такое. И это в то время, когда в Питере и других городах тысячи детей пухнут от голода.
Находилась работа и вечерами. У казаков не пропадала в хозяйстве ни одна мелочь. Петя вязал и наматывал в клубки шпагат, оставшийся после снопов. Никто из хозяйских детей не хотел этим заниматься. Слишком однообразно, нудно…
Неожиданно появилось еще одно занятие. Петя любил залезать на русскую печь, теплую после дневной топки. И всегда рядом с ним пристраивался пятилетний Саня. Малыш оказался смышленым и прилежным. Он довольно быстро запомнил все буквы, научился читать по слогам. Хоть и медленно, но чисто.
Тетя Маруся была в восторге и даже пригласила соседей прийти и послушать, как читает ее Саня-грамотей. А уж как она благодарила Петю за столь великие труды! А над мужем подтрунивала, напоминая слова, сказанные им на гумне:
