Ольвия (ЛП) - Чемерис Валентин Лукич

Купец Михей поклонился Ольвии:

— Город шлет тебе, о мужественная жена, пламенный привет и желает тебе добра и счастья. Твой отец приветствует тебя и гордится тобой. И все горожане помнят тебя.

— Как отец? — спросила Ольвия. — Он не хворает? Не тоскует? Мне очень хочется его увидеть.

— Слава богам, архонт чувствует себя хорошо. Скучает, правда, по тебе, но рад, что ты нашла свое счастье в скифских степях.

— Как город?

— Слава богам, все хорошо, — сказал Михей.

Тут появились виночерпии, разлили по золотым и серебряным чашам вино, слуги тем временем внесли медные блюда, на которых лежало дымящееся мясо… Гости и хозяева разом оживились.

— Поднимите чаши, поблагодарите богов за добрую торговлю! — велел Тапур, и все так и сделали, и благодарили богов: греки — своих, скифы — своих.

— За Тапура и Родона, чтобы мир между ними был, и дружба, и добрая торговля! — поднял вторую чашу Михей. — И за прелестную госпожу, которая пусть всегда единит греков со скифами. За торговые караваны и гладкие да ровные дороги!

Гости и хозяева осушили чаши до дна и вскоре зашумели, загомонили… Все стали веселыми, возбужденными: одни — оттого, что удачно продали, другие — что удачно закупились.

Ольвия, обрадовавшись, что внимание гостей отвлекло вино, украдкой разглядывала купцов. Отчего-то ее настораживал третий купец, до сих пор не проронивший ни слова. У него была густая черная борода, но как молодо, как пылко горели его голубые глаза, когда он смотрел на Ольвию! Сам не свой становился, почти не пил, а не спускал с нее глаз.

Такое поведение купца немного смущало женщину; что-то не походил он на торговца. Ведь у них глаза горят лишь на товары да на золото. Она терялась в догадках… Почему он так странно себя ведет? И кто он?.. Что-то будто знакомое в его глазах, а не вспомнишь… Ольвия хмурилась, показывая, что недовольна его поведением, что так вести себя гостю неуместно, но купец упрямо не сводил с нее горящих глаз. В конце концов Ольвия была вынуждена покинуть пир. Гости и хозяева были уже хмельны, и никто не обратил внимания, когда она вышла из Большого шатра.

Придя к себе в шатер, Ольвия почувствовала беспокойство. Она стояла в задумчивости посреди шатра, и воспоминания одно за другим поплыли перед ней: видела родной город, отца… Очнулась, когда на плечо ей легла горячая рука. Она резко обернулась и обомлела: он, тот странный купец!

— Ох!.. — Ольвия испуганно отскочила от него. — Что тебе, чернобородый? Немедленно беги отсюда! Ты рискуешь своей жизнью, неразумный! Если Тапур тебя здесь застанет…

— Ольвия… — прошептал купец и дрожащими руками сорвал свою бороду. — Доколе ты будешь меня мучить?

Ольвия сдавленно вскрикнула.

Перед ней стоял… Ясон.

Бледный, взволнованный, голубоглазый Ясон.

Она не в силах была заговорить, стояла с широко раскрытыми от изумления глазами, а где-то в сердце что-то тревожно ёкало, и билось, и больно ее клевало…

Прошло мгновение, другое, третье…

— Ольвия?! — крикнул он.

Еще прошло мгновение, другое, третье…

Словно вечность…

— Ольвия!.. — протянул руки Ясон. — Да это же я…

Она отрицательно покачала головой, все еще не веря своим глазам, и тихо молвила:

— Нет, нет…

— Ольвия… я заплатил купцам, чтобы они взяли меня с собой. Я все им отдал, потому что хотел тебя видеть. Смертельная тоска меня снедает. Я без тебя — что земля без солнца, что дельфин без моря… Почему ты смотришь на меня, будто я пришел с того света?

Ольвия с трудом шевельнула пересохшими губами:

— Что ты хочешь, друг моего детства?

— Я за тобой, Ольвия!.. — голос его задрожал. — Сбежим отсюда. Я вырву тебя из скифской неволи. Слышишь, любимая моя? Пока не поздно… Я приготовил за лагерем, в овраге, двух коней. К утру мы будем далеко-далеко… Ни скиф нас не догонит, ни ветер, ни волк.

Ольвия уже овладела собой и, хоть сердце ее тревожно сжималось, спросила с внешним спокойствием:

— Отец ведает о твоем намерении?

— Нет…

— А если бы узнал, одобрил бы?

Ясон отрицательно покачал головой.

— Если бы заподозрил что-то, посадил бы меня в яму… Он жесток и зол. А с тех пор, как тебя забрали скифы, стал еще злее. Совесть, видно, мучает, что отдал тебя в скифскую неволю.

Да, бесспорно, Ясон изменился. Раньше он был застенчив и не так решителен…

— Ольвия, бежим!.. Я только и ждал этой минуты.

— Хочешь, чтобы Тапур привел орду к Ольвии?

— Не пойму я тебя, — растерялся Ясон. — Если домой опасно, то сбежим в Пантикапей… В конце концов, мир велик, и для двоих место всегда найдется.

Ольвия покачала головой.

— Ты не знаешь Тапура.

— Я не хочу его знать!

— Но он найдет меня и в Пантикапее, и… и на краю света. От него невозможно укрыться даже под землей.

— Ты будто… не рада мне? — испуганно спросил Ясон. — Я не узнаю тебя. Что с тобой, Ольвия?.. Или скифы напоили тебя водой из подземного царства Плутона, и ты забыла свое прошлое? Родной город забыла, который у тебя один-единственный?.. Опомнись, Ольвия!.. Это скифские колдуны тебя так околдовали!

— Может, и околдовали…

Он протянул к ней дрожащую руку: на ладони лежала круглая бронзовая монета Ольвии — асс, на лицевой стороне которого, она это хорошо знала, орел держал в лапах дельфина.

— Вот, взгляни… — шептал он. — Дельфин зовет тебя в родной город, к лиману, к голубому морю… Почему ты медлишь? Бежим, Ольвия, пока есть время.

Его голубые глаза наполнились слезами.

Она смотрела на бронзовую монету и чувствовала, как вдруг защемило сердце по родному городу. Она даже хотела было протянуть руку, чтобы хоть коснуться монетки и на миг ощутить себя дома, но сдержалась. Произнесла каким-то чужим голосом:

— Еще не известно, были бы мы вместе.

— Что ты говоришь? Мы росли вместе. Наши отцы уже о свадьбе говорили, и если бы не скифы…

— Если бы не скифы, — задумчиво повторила она. — И к свадьбе готовились… А насчет любви — не знаю…

— Что — не знаю?

— Не знаю, любила ли… тебя, или мне просто так казалось. А может, ты нравился мне… Ты хороший, нежный…

— Ольвия, неужели ты никогда не любила меня?

— Не знаю, Ясон… Если бы была настоящая любовь, никакая орда ее бы не одолела!

— Скифские колдуны тебя околдовали! — испуганно крикнул он. — Дай руку!.. Пойдем!..

Но руку она выставила предостерегающе.

— Не надо, Ясон. Я умоляю тебя, не подходи ко мне. Не суждено нам. У каждого своя мойра. У меня — такая, у тебя — другая. Я должна была достаться Тапуру. И больше никому. Потому что он… он — единственный в мире!

— О боги!.. — обхватил голову Ясон. — В детстве я выдумал чудовище… И кто знал, что оно тебя украдет?..

И снова протянул к ней руки.

— Ольвия, тебя зачаровали скифы… Зельем опоили… Я спасу тебя… Пойдем…

— Ясон, я… я стану матерью…

— А-а-а!!! — Обхватив голову, Ясон выбежал, а в шатре еще долго отдавалось эхом: а-а-а-а…

Ольвия было рванулась за ним.

— Ясон…

— …а-а-а…

Но где-то шумели пьяные купцы…

— Ясон… — прошептала Ольвия. — Пойми меня…

И внезапно заплакала…

***

Вся жизнь скифа-кочевника — это сплошное движение вперед. Пастухи перегоняют табуны и стада от одного пастбища к другому, от реки к синему кряжу на горизонте, от кряжа к глубокой балке, с равнины на равнину, из края в край… Начинают кочевать с юга, где зимовали, начинают, как только весна вступает в свои права, идут на север, с севера поворачивают на восток, затем с востока переходят на запад и снова к осени появляются на юге, где теплее, где кони и скот всю зиму находятся на подножном корму. Так и год проходит. Так и течет жизнь от лагеря к лагерю, от стана к стану, от недолгой стоянки к стойбищу, так и проходит жизнь в бесконечном движении в междуречье Борисфена и Танаиса. Проходит и будет проходить, ибо так заведено еще первыми людьми Скифии, первыми ее пастухами.

Вот и лагерь Тапура наконец зашевелился, словно муравейник. Сколотки торопливо паковали вещи, голосили, возбужденно поблескивая черными глазами, позвякивая стеклянными бусами, шелестя пышными юбками, сверкая голыми загорелыми икрами, мелькая дородными задами. В дорогу! Как надоело на одном месте! Быстрее, быстрее собираться. Поднялись суматоха, беготня, суета, визг, гам, толкотня… Лаяли собаки, ржали кони, протяжно, чуя дорогу, ревели волы.