Ольвия (ЛП) - Чемерис Валентин Лукич

«На коне или в черной повозке?..» — захотелось ей спросить, но она промолчала и, втянув голову в плечи, пошла к тому далекому кургану, что едва маячил в степи.

— Госпожа! — кричал ей вслед скиф. — В степи серые волки бегают!..

«А мне все равно, — подумала она. — Если Тапур мертв, то пусть и волки…»

Чем дальше в степь, тем гуще была роса, и она скоро промокла до колен, но не обращала на это внимания, спешила к кургану, будто там было ее спасение. Быстро светало, луна уже побледнела и повисла на посеревшем небе размытым, блеклым кругом. Утренние сумерки убегали все дальше и дальше в степь, до самых горизонтов, и на востоке, за невидимым отсюда Танаисом, сперва зарозовело, а потом гуще и ярче загорелась полоса неба, и оттуда, словно из иного мира, уже веером расходилось алое зарево.

Когда Ольвия, хватаясь руками за мокрый ковыль, поднялась на вершину кургана, на востоке из-за кряжей уже били в небо отвесные солнечные лучи, хотя внизу все еще было окутано серой мглой. Где-то в ковыле кричали птицы, какой-то рыжий зверь мелькнул на горизонте, и зеленая даль будто вспыхнула в том месте пламенем…

Ольвия стояла на кургане, прижимая руки к груди, и неотрывно смотрела туда, на далекий север, откуда должен был возвращаться Тапур.

Или на коне, или в черной повозке…

В степи уже совсем посветлело, а на востоке, за кряжем, полыхал огромный кровавый пожар, и алые отблески его играли на спине хребта, отражались в небе. Еще мгновение, и из-за кряжа начал показываться малиновый край, он ширился и одновременно желтел. Лучи, перевалив через хребет, перелетели через долину и осветили по ту сторону серые облака и верхушки деревьев. А когда солнце высунулось из-за кряжа на половину своего диска, лучи его уже позолотили ближние возвышенности… И тогда она увидела, как из ковыля, словно из-под земли, показались острия копий, затем башлыки, потом головы коней, и вскоре отряд всадников уже мчался по равнине, и наконечники их копий пускали солнечных зайчиков.

Ольвия до боли в глазах всматривалась во всадников, но на таком расстоянии опознать их не могла. Свои, чужие?.. А впрочем, не все ли равно. Она со страхом ждала, что вот-вот позади всадников появится черная повозка, и она сжала рукоять акинака…

Всадники, должно быть, заметили одинокую фигуру на кургане, потому что остановились, показывая на нее руками, а потом вдруг повернули к ней. И в тот миг, как они повернули, что-то ослепительное и яркое вспыхнуло на голове у переднего всадника…

«Золотое навершие башлыка», — догадалась она, и горячая волна накрыла ее с ног до головы: башлык с золотым навершием был в этих краях только у Тапура… Ведь его скифы так и называют: Тот, кто слепит золотом…

И она, словно завороженная, смотрела, как в утренних лучах вспыхивало желтым сиянием и горело на солнце золотое навершие на башлыке переднего всадника…

Она хотела броситься ему навстречу, бежать, лететь, падать, снова вскакивать, смеяться, плакать, кричать от радости, но какая-то сила сковала ей и руки, и ноги, и даже голос, и она, рванувшись вперед, застыла, прижимая ладони к груди. Не шелохнулась она и тогда, когда на вершину кургана взлетел конь, и всадник, сняв башлык с золотым навершием, сказал:

— Я знал, что ты будешь меня ждать.

Она смотрела на него безмолвно, и глаза ее были полны слез.

— Я был на пиру у Иданфирса, — гордо воскликнул он. — Слуги владыки поднесли мне три чаши, и я выпил одну без колебаний. И думал, что выпил свою смерть, и хотел уйти в степь умирать. Но владыка мне сказал: «Не спеши, вождь, умирать, во всех трех чашах было сонное зелье. Я убедился, что ты отважен и у тебя сердце льва, а не зайца. Не спеши на тот свет. Такие отважные люди, как ты, нужны мне на этом свете». И теперь в степях все говорят, что у Тапура сердце льва!

Ольвия шевельнула губами, хотела что-то сказать, но лишь с трудом прошептала:

— Какое прекрасное утро в степи…

Глава двенадцатая

От архонта приехали гости…

Когда умер старый месяц и родился новый, повиснув над степями узеньким серпиком, в кочевье примчался гонец с доброй вестью: от греческого архонта, от Гостеприимного моря, из города Ольвии к Тапуру едут гости.

Купеческий караван прибыл на второй день и стал лагерем в долине у черных камней, где по традиции устраивали и торжища, и советы скифов перед набегами, и где воины точили свое оружие. Повозки встали полукругом, раскинули шатры, и слуги погнали волов и коней на пастбище, а купцы на коврах принялись выставлять свои товары. Тут же вертелась скифская детвора, норовя хоть что-нибудь утащить, и у греков было немало хлопот, как уберечь товары, которые — зазевайся только! — в один миг растащит черноглазая, проворная ребятня.

В тот же день на торжище прибыл Тапур. Соскочив с коня, он поприветствовал купцов, осведомился о здоровье архонта и заверил гостей, что они — его дражайшие гости и пусть чувствуют себя в его кочевье как дома. Купцы пожаловались на детей; Тапур свистнул, и слуги мигом разогнали их нагайками.

После полудня начался торг.

Сперва молились: греки — своим богам, прося их не продешевить, а скифы с Тапуром — своим, чтобы подешевле выменять товары. После этого купцы встали по одну сторону товаров, а Тапур — по другую. Перед греками лежали остродонные амфоры с оливковым маслом и вином, стояла блестящая чернолаковая посуда из Аттики, громоздились щиты, мечи, шлемы, панцири. Тапур нетерпеливо поглядывал на оружие, и глаза его горели огнем. Отдельно, на коврах, сверкали на солнце золотые и бронзовые украшения, среди которых были перстни, женские зеркальца, серьги, браслеты, гривны, гребни, бляхи с изображением зверей и птиц. За все это Тапур и его богатые родичи должны были платить мехами, скотом, конями. Наконец после молитв начался и торг. Сперва тихо, а потом все громче и громче, живее и беспокойнее… Вот уже скифы бегом понесли на плечах остродонные амфоры с маслом и вином, воины — щиты, панцири, мечи и шлемы, а к грекам кожаные метки, горами ложились связки шкур, заревел скот, который сгоняли в стада, передавая их греческим купцам.

Еле-еле дождалась Ольвия конца торга, так хотелось увидеть купцов, услышать от них весточку из родного города, от отца…

Уже вечерело, когда торжище опустело; все, что выторговали греки, было сложено на повозки, а стада скота согнаны в одно место под присмотр их слуг; все же, что выторговали скифы, было спрятано по шатрам и кибиткам. По случаю удачной торговли Тапур пригласил гостей на пир в Большой шатер. Еще до захода солнца освежевали двух быков, трех коней и нескольких баранов. В бронзовых котлах уже закипала вода, и в лагере не спадало оживление: все ждали вина и куска мяса, которым по случаю удачного обмена должен был угощать вождь. У черных камней пировать остались простые скифы. Купцов, старейшин и знатных своих мужей Тапур пригласил в Большой шатер.

Когда Ольвия в сопровождении вождя вышла к гостям, сердце у нее билось как неистовое.

— Мир вам и счастливого пути домой, славные и дорогие гости, — Ольвия слегка поклонилась купцам. — Я рада видеть знатных людей моего родного города. Пусть всегда будет легкой ваша дорога от берегов Гостеприимного моря к скифам!

Купцы вскочили, низко склонив головы в почтительном поклоне.

— Мира и счастья тебе, славная дочь нашего города!

Ольвия села по правую руку от вождя, с облегчением перевела дух.

Уселись и купцы.

— Довольны ли вы торгом, гости мои? — спросил Тапур.

— О, мы довольны торгом, — закивали завитыми бородами купцы. — Если так будет всегда, греки и скифы станут близкими и добрыми соседями. Нам не нужна война.

Один из купцов, низкорослый грек с острым носом (Ольвия узнала в нем богатого торговца Михея), выступил вперед и молвил, обращаясь к Тапуру:

— Позволь, великий вождь, передать приветствие твоей жене от отца ее, архонта нашего города.

— Отчего же… передавай, — кивнул в знак согласия Тапур. — Ольвия уже давно ждет вестей от отца.