Кола - Поляков Борис

– Если, Кирушка, помор дом себе ставит или шняку справляет, то о праздничных портках да красной рубахе не думает. Надрывается, а капитал на главное тратит.

– К чему это?

– К тому. Иностранцы, когда наш Север седлали, то с дальним умом это делали. Они и своих не жалели денег, тратили. Наперед знали: окупится. И окупилось. Русские-то сами свой капитал несли им: на-ко, мол, разоряй, не брезгуй.

– Так прямо и несли? С поклоном, может?

– А вот послушай. Новому веку три года стукнуло, купец иностранный, Дорбеккер, получил от царя добро: разрешалось ему в Архангельске открыть – совместно с казной – компанию для развития рыбных и звериных промыслов. Вот и понесли ему русские купцы денежки. С поклоном... Соблазн велик был. Компания хотела ловом и солением рыбы заняться, промыслом тюленя и кита и добычей из морской воды соли. Все ей было дозволено. И достоинство у компании приличное было: вверили ее попечению министерства коммерции, во главе стал Дорбеккер, а десять акций компании приобрел сам царь Александр. Во как!

Правда, поначалу все гладко шло. Закупили иностранные суда и неводы, за готовое содержание и высокую плату наняли иностранных китоловов. Компанейщики уж и дивиденды на акции ожидали: теперь-то, мол, на китах выручим...

Отец усмехнулся рассказу своему.

– Вот, ходила эта компания промышлять китов и тут, по северным морям, и даже к Груманту, а везде терпела неудачу. Стали промышлять и рыбу на Мурмане, вблизи берегов, но опять неудача. Деньги компания тратила, а дивиденды не шли. А потом разрыв с Англией. Те трехмачтовый корабль компании захватили, сожгли. Потом в Кольской губе разграбили гавань Екатерининскую и оставшиеся суда захватили. Так компания и разорилась.

Гавань Екатерининскую Кир знал еще сызмальства. Мальчишкой бывал не раз там, помнил случайно услышанные разговоры о том, как грабили англичане гавань, но виделось тогда по-другому все.

– Кто же войну предвидел? Тут ничего не поделаешь.

Отец пожевал в раздумье губами. Показалось: ждал такого вопроса.

– Может, война и виновата. Только в восемьсот тринадцатом году, – как компанию ликвидировать стали, ревизия злонамеренность вскрыла. Оказалось, наемные иностранцы не только о пользе русских дел не радели, но и успехам препятствия устраивали с умыслом. Открылось тогда: получали они тайную плату от заграничных компании, чтобы китоловные промыслы не только не развивать в России, но всеми силами стараться вредить им. Так вот. А война что – повод лишь...

Желание вернуть разговор о дядьке Матвее отодвигалось. Кир задумался: затевать компанию нарочно для разорения! Поверить в это было трудно, но понять можно: чтоб купцы выгод общих имели меньше да капиталом в кучу не собирались. Не для красного же словца отец прошлое вспомнил. Еще ведь недосказал что-то... Это тоже не просто – взять кита в море. И вспомнилось, как шли из столицы и завернули в Вадсё. В Варангер-фьорде – Девкиной заводи – почти каждый день бил китов норвежский купец, бил чуть ли не рядом с домом.

И сказал вслух:

– В Вадсё норвежец ихний, купец Фойт, нынче в лето тридцать китов добыл в Девкиной заводи. Почитай, шестьдесят тысяч рублей. И знаешь на чем? На обычной шхуне.

– В Девкиной заводи? – оживился отец.

– В ней.

– Это киты за мойвой туда повадились. – И повторил: – Тридцать китов. Граф Воронцов, как по Северу путешествие делал, тоже хотел китами заняться. Купил судно, команду нанял и послал на китовый промысел.

Только опыта в этом деле у них не было, а ни один иностранный мастер служить не пошел на судно. Из одиннадцати раненых китов ни одного достать так и не сумели. А до него граф Румянцев попытку делал китов бить. Корабль только из Кольской губы вышел – его англичане взяли. Команду на берег высадили, такелаж к себе погрузили, а корабль сожгли... Так вот у нас промыслы по китам кончались. Это у знатных. Им хлопоты ничего не стоили. А без чинов люди за это и осмеянию и издевательствам подвергались.

Отец куда-то настойчиво клонит разговор. Вот и сейчас – про что он?

— Какие хлопоты?

— Году в сорок шестом, ты уже большенький был, если имел интерес, так и должен помнить: был в Архангельске генерал-губернатор с французской фамилией, де Траверсе. Маркиз, между прочим. Так вот, собрались архангельские, вятские и вологодские купцы и подали ему проект о компании. Хотели они без иностранцев и всяких льгот от казны заняться ловом рыбы и зверя на Печенге.

Все у них наготове было: деньги, устав компании. А маркиз написал на проекте: «Там могут жить два петуха да три курицы». На том компания и скончалася, не родившись.

Кир молчал. О том, что нужен будет устав артели и его утверждение – а с этим хлопоты многие, – он ладом не успел подумать.

Взгляд отца чуть потеплел от улыбки.

– Знаешь, как величали у нас де Траверсе? «Где трава не растет». – И засмеялся тихо, внутренним смехом, будто один видел и знал настоящую цену архангельскому маркизу.

– В столицу дорога никому не заказана, – сказал Кир, – а в ней кое-что можно решить. Говорил я с купцами. Так что хоть губернатор и величина, а...

– Это было уже, – вздохнул отец.

– Что было?

– Находились люди, имели такие замыслы.

– И что?

Отец помолчал.

– Там же, в Архангельске, купец Попов был. Богатый и оборотистый. Двадцать кораблей имел. Хотел собрать он товарищество «Лукоморье» – для ловли сельди на Мурмане. Губернатор проект ему не утвердил, так он в столицу поехал. Характером-то горяч да напорист был, всегда хотел своего добиться. И, надо сказать, получалось. Удачлив был. А в этот раз не пофартило. Кто-то донес маркизу, и тот написал в столицу, чтоб бумаги на рассмотрение ему, в Архангельск, вернули. Попов из столицы лишь воротился, а к нему уже иностранец пожаловал: спор по торговому делу. И коса на камень нашла: кто кого. Попову-то все давали совет: брось, мол, ты, отступись. А он свое: нет, дескать, моя правда, не отступлю – и баста. И что, думаешь? Иностранец – в суд. Таскал несколько лет по судам Попова, пока тот до нитки не разорился. Так-от вот... А иностранец тот при поддержке генерал-губернатора получил после этого исключительную привилегию: рубить на Пинеге шестьсот тысяч дерев ежегодно – не только беспошлинно, а еще и с выдачей ему казенных сумм на вспоможение.

– Гом? – спросил Кир.

Отец согласно кивнул.

– Я про этого англичанина слышал, – сказал Кир. – Гом теперь потеснил русских купцов и на Северной Двине, и на Онеге. Строит корабли из казенного леса, лесом грузит и отправляет в Англию.

— Вот так. А Попов слепым в нищете помер. Последние дни свои, сказывают, на паперти подаяния просил.

Так вот куда гнет отец: с сильным не борись, с богатым не судись. Чтоб уразумел Кир прочно: артель на гибель обречена заранее. Голову расшиби в старании, а удачи не будет. Тверд, однако, отец в намерениях.

– Ох и хитрый ты, – усмехнулся Кир, – все рассказы твои печально кончаются. Зря, однако, стараешься. Я все одно свое бить и бить буду. И когда-нибудь ты поймешь: не прав был, что встал поперек мне. – И не удержался, добавил горько: – Даже со шхуны и то убрал.

Взгляд отца стал на миг сухим, жестким:

– Убрал с умыслом. Поглядеть хотелось: не рано ли о наследстве заговорил?

– И что, увидел?

– Увидел. Для серьезного разговора о нем тебе еще лет пяток плавать надо бы. Ты ведь в мыслях только споткнулся. И уже – надлом, к водочке потянулся. А как бы настоящая беда? Где бы взял силы тогда выстоять? Или как благородные – руки бы на себя наложил с горя? А надо жить.

Воинственный пыл с Кира как рукой сняло.

– Ты верно тут понял: не зря я разговор вел. Напомнить хотел: прежде чем браться за что-то, надо знать, как оно исстари было. Ты артелью-то иностранцам рогатку думаешь ладить. А тут не один уже шею сломал. Не прощают они такого.

Кир поднял на миг глаза:

– Понимаю.

– Понимаешь, да мало, – вздохнул отец. – Тут, Кирушка, ум нужен зрелый, не одним желанием сильный. Чтобы свое-то добыть, надо и отступить суметь, и выждать, и обиду стерпеть. Надо не просто голову, а еще иметь годы опыта, да учиться у иностранцев рублем играть. Рубль, он силу любую ломит.