Аз Бога ведаю! - Алексеев Сергей Трофимович

– Ступай с миром, князь, – проговорила она, опуская меч.

Однако древлянский князь не принял пощады:

– Мне жизнь более невыносима. Возьми ее себе, как некогда я взял жизнь твоего мужа. Умереть от твоей десницы любо.

– Возьми свой меч и уходи, – она бросила оружие на землю.

Мал вскинул голову, взмолился:

– Убей меня! Я не приемлю милости, ибо не достоин ее. Не будь же великодушной к убийце мужа!.. Или нет! Пожалей меня. Пожалей и убей из жалости. Только смерть от твоей руки избавит меня от позора. Ты же свершишь месть свою до конца.

– Тяжел мне меч…

– Возьми кинжал арапский! Вот, возьми!

– Не подниму и кинжала… Поник Мал и тихо произнес:

– Сурова месть твоя;

– А на какую долю ты обрек меня? – воскликнула княгиня. – Мне рок был – вырастить дитя, взлелеять доблестного князя, чтоб правил Русью по заветам Рода… Ты же овдовил меня, ты обездолил Святослава. Был бы муж и Великий князь, я бы кормильца сыну не искала. Не материнское это дело – растить мужа из дитя неразумного. Мне было отпущено вскормить его молоком своим, но не воспитать его в чести и достоинстве, в храбрости и добродетели. Что вышло из потуг моих – ты позрел намедни… Нет, князь Мал, не мужа моего ты убил, а замысел божий нарушил. И потому отныне твоя жизнь – это не моя месть. Я мстила кровь за кровь, но жизнь за жизнь – это промысел Даждьбожий. Не желаю более зреть тебя. Сгинь с глаз моих. Уйди!

Князь Мал встал на ноги и меч поднял с земли, однако не смог ступить и шага.

– Мне некуда идти… Изгой я ныне. Себя Пути лишил.

В тот час уж отступил полуночный мрак, и в слабом отблеске светлеющего неба княгиня наконец по-зрела лицо Мала. Старый наемник не солгал: даже сейчас сквозь тяжкую печать в его облике светилась великая сила. Печатью мужества он мечен был от рода, однако страсть чувств в его глазах размывали этот образ – юношеское безрассудство сквозило в зрелом муже, а желтые волосы до плеч и курчавая светлая борода и вовсе казались мягкими и легкими, как у младенца. Хоть и держал он меч в руках, но в сей миг был беззащитен – видно, таков уж удел всякого изгоя.

И дрогнула душа княгини, освобожденная от мстительных чувств.

– Ты проклял свой рок?

– Да, княгиня… Я от судьбы своей отрекся, ибо несла она лишь горе и кровь моему народу.

– Ужель ты не знал, слушая хитрого лиса Свенальда, с какими замыслами он оплетает сетями твой рассудок?

– Знал… Однако же клянусь тебе, от воеводы я услышал лишь молву о красоте твоей. А рассудок потерял, когда позрел ее воочию. И почудилось мне, в ладонях своих держу я все несбывные грезы.

– И ты решился убить мужа моего?

В очах князя Мала сверкнуло дерзкое достоинство.

– Княгиня! Я бился с твоим мужем в честном поединке! И поразил его…

– Ты забыл, что Игорь – Великий князь? А ты под его десницей?

– Позревши на тебя, я обо всем забыл, – признался он. – Поверь, княгиня, я не ведал, что моя любовь, как твоя месть, может ослепить и душу в пепел сжечь!.. А когда позрел, что сотворилось от моего безрассудства – проклял рок. И теперь прошу тебя, убей изгоя!

Он оставался безрассудным! Когда искал любви ее, и теперь, когда искал смерти. Встрепенулось сердце княгини, щемящая, горячая волна окатила голову. Она отвела в сторону лезвие меча его, привстала на носки и поцеловала в уста того, кому еще недавно так неистово мстила. Однако сказала холодно:

– Ступай, князь. И будет тебе Путь. Мгновение он стоял зачарованный, затем усилием воли стряхнул с себя мимолетный сон.

– Пути не будет, – проговорил он обреченно. – Впрочем, есть одна дорога мне. Коли ты не можешь отнять жизнь – пойду по свету. Авось найдется та рука, что отнимет. Смерти своей искать – ведь это тоже путь?

С тем и удалился древлянский изгой, волоча за собой по траве длинный латгальский меч. А княгиня ощутила, как отлегла ее печаль, утешилась тревога и прохладный ветер потянул от меркнущих звезд на небосклоне. Вздохнув вольно, она обернулась к городской стене и вмиг оцепенела…

Зловещий образ сына, как наказание, возник перед очами и более уж не исчезал!

Ушел прощенный враг, да горя не унес с собой…

Она вернулась потаенным ходом в свой терем, взошла на гульбище и, дождавшись восхода, молилась к солнцу, но колокольный звон на десятинной церкви смущал и перебивал ее молитвенную речь. Слово к богу Ра пустое было, ибо слух внимал сладкоголосому пению христиан, и перед взором возникал распятый бог – Христос. Так и не обретя ни благоволения солнца, ни милости Христа, княгиня, изнуренная, прилегла на медвежью шкуру в светлице и уснула.

И в тот же час явился к ней Олег: лик изъязвлен, сутулый, ноги в струпьях. Вещий князь лазал на четвереньках по полю среди буйных трав, а поле страшное белесо от костей, и лишь воронье да навьи кружатся. Тезоимец будто бы что-то искал: косточки собирал и за себя складывал, черепа же тряс и заглядывал в черные глазницы.

– Что ты ищешь, князь? – спросила она, будто бы тоже босая.

– Змею ищу., . В череп заползла, в какой же – не успел приметить.

– Я иссекла ее, когда ходила тропой Исполнения Желаний!

– Тогда иссекла, а ныне оживила, – промолвил князь.

– Я – оживила? – ужаснулась княгиня.

– Ты, ты… Ожила змея и вновь меня уязвила, – со смертной тоской сказал Олег. – Теперь снова ищи ее. Покуда этот гад могильный жив будет – изъязвит всех князей в Руси. А нас с тобою – ежечасно. Вон сколько черепов! Не хватит вещества, чтобы изведать, в котором затаилась.

Княгиня встала рядом с тезоимцем своим и тоже стала перебирать черепа на бранном поле, однако вдруг с земли одновременно взлетела огромная туча воронья, и шум его уши заложил.

От шума же она пробудилась, и ей тут принесли весть: детина-князь вернулся из похода и теперь празднует победу. Княгиня не вышла встретить сына, а велела затворить все ворота, выставить стражу на стенах и созвать думных бояр.

– Ищите змею! – потребовала она. – Ей имя – чародей Аббай.

На утренней заре, как только отворили город и выгнали скот на пастбище, Аббай вошел в храм вместе с гостями, которые спешили в него к утренней молитве. Десятинная церковь, построенная заморскими купцами, была ему отдушиной, островом, спасающим от морских бурь русской стихии. Правил там службу грек-иерей с чернецами. Хор распевал псалмы, курился благовонный дым и пылали свечи. Молящиеся ариане стояли на коленях перед алтарем и истово молились, а за ними, в притворе, толпились киевляне, что заглядывали в храм, чтобы послушать пение и позреть на чужую веру.

Аббай склонился перед семисвечником и, потупя взор, так простоял все утро. Когда же завершилась служба и церковь опустела, чернец пошел по храму гасить свечи. Аббай же загасил семисвечник сам.

– Эй, человек! – окликнул его чернец. – Зачем ты погасил огонь? Не ты возжигал его!

Чародей поднес к нему персты и показал перстень. В тот же миг чернец пал перед ним на колени.

– О, рохданит! Я в твоей воле!

– Идем в алтарь, – велел Аббай.

Они затворились в алтаре и чернец вновь опустился на колени: так стояли перед рохданитом все, кто изведал его перстень-знак.

– Дай пергамент и перо, – распорядился чародей. – Сам же ступай на торжище или еще куда… Но добудь мне одежды волхва, поклоняющегося богу Ра. И непременно его пояс! На нем должно быть тайное письмо славян и обережный знак, как на этой рубахе.

Он показал рубаху Святослава, что получил от княгини за свои труды. – Кланяясь, чернец покинул алтарь. А рохданит, присев к престолу, на котором творились таинства христианской веры, воздал молитву богу Яхве и принялся писать. Послание его было длинным и обстоятельным.

“О, Высший рохданит! Я есть твой раб, твоя вторая суть, носящая имя Аббай и ныне пребывающая в опале. Но сообщаю, что игрой в кости я пренебрег и, явившись в Русь, Господней милостью изъял славянский светоч – княжича, рожденного от волхвования русской княгиней, и овладел его знаком – серьгой, данной ему от рождения великим волхвом Валдаем. Горе Сион быть только в Иудее, народам же Севера не зреть более на истинный божественный свет. Однако же князей в Руси все одно следует величать “светлейший” и всячески славить, угождать, чтобы не донеслась молва до Валдая, блюдящего престол бога Рода. Пусть же греки и арапы пришлют послов на Русь, чтобы поклониться Святославу. Они горды, спесивы, и если их склонить перед русским князем, то, жаждущие славы, они своей глупостью кичиться станут и весть разнесут по миру, что на Руси родился божий сын. Эта молва пусть и долетит до великого волхва Валдая, он и утешится. Князь Святослав теперь покорен моей воле и ныне по сути дитя, хотя имеет образ мужа. Мне бы след отдаться попечению и руководству им, да божьей милостью мне приоткрылся иной путь, ступить на который я испросил благословения у рохданита Иова, твоей первой сути. И поэтому, о, Высший, дозволь мне, недостойному, изложить свой замысел, что следует сотворить, чтобы окончательно смирить славянское племя людей и вместе с ними все народы Ара, ибо нынче лишь славянам доступен Путь на Ганг. Для воплощения замысла этого я наставлю рохданита Мерари, мою седьмую суть, чтобы он присмотрел за Святославом, поскольку, лишенный света, он не лишен воинского духа, вложенного богом Ра. Чтобы ослабить его и поиметь пользу, я вложил в его разум мысль о великом походе на реку Ганга, но другим путем, дабы не настигла его участь Александра. Ведь Македонский не был чистым славянином, и потому дороги не нашел и сгинул на пороге. К сему ж, творя Империю по замыслам твоим, Высший, он сильно возгордился. Святославу следует собирать великую рать из славян и прочих арийских народов. Для этого рохданит Мерари этим летом подвигнет славян и скандинавов к большой войне, сведет с обеих сторон огромные дружины к сече на поле Дивском близ Новгорода, чтобы исполнились они великой яростью друг на друга. Но пока бы сражались лишь в поединках удальцов и богатырей, растравливая воинский дух.