Польский вопрос - Жданов Лев Григорьевич

Что-то именно жадное, хищное чуялось в сдержанном волнении жениха, который имел терпение четыре года ждать блаженной минуты…

Когда Жанетта на вопрос священника ответила так по-детски, неправильно:

— Та, я шельяю… — вместо: "Да, желаю!" — Константин едва удержался, чтобы тут же не подхватить в свои объятия молодую жену и покрыть ее поцелуями.

Кончился обряд в православном храме.

В небольшой каплице замка совершено было таинство по обряду католической церкви, как и следовало, ввиду того, что Жанетта была католичка.

Все формальности были исполнены.

Провожаемый пожеланиями своих шаферов, благословениями супругов Бронниц, которые без вина казались опьяненными радостью, Константин вывел свою молодую жену, свою Жанетту, усадил в тот же кабриолет и сам, по-прежнему правя кровными, тонконогими, быстро бегущими лошадьми, повез в старый далекий Бельведер свое новое, светлое счастье.

Толпы варшавян, как-то узнавшие о великой тайне, встречали восторженными шумными кликами молодую пару:

— Нех жие Константин! И жена его!

В эту светлую, радостную минуту, когда кабриолет с новобрачными, озаренный солнечным светом, провожаемый приветами ликующей толпы, словно катился по пути к радости и счастию, одна странная встреча, как тень случайного облака, как неожиданный диссонирующий звук, прорезала эту веселую картину, нарушила общую гармонию звенящих голосов.

Кабриолет успел уже свернуть с Нового Света на Уяздов-скую аллею, ведущую мимо Лазенков и большого дворца к уютному Бельведеру, когда из аллей Уяздовского парка показался всадник, который мчался так, словно за ним гналась дикая погоня.

Это был майор Лукасиньский. Неизвестно, каким образом, но в казармах, расположенных здесь и занятых гвардией, разнесся слух, что цесаревич венчается в замке с графиней Жанеттой и скоро проедут обратно в свой излюбленный Бельведер.

Лукасиньский, находившийся здесь, на мгновенье словно застыл с широко раскрытыми глазами, услыхав эту весть.

Через несколько минут, сославшись на внезапное нездоровье, он простился с товарищами и сломя голову поскакал по дороге к Варшаве.

Еще задолго до встречи восторженные клики, долетающие до майора, группы людей, которые бежали к широкому полотну дороги и выстраивались там в ожидании, — все это говорило майору, что слух справедлив. Новобрачные уже катили к своему очагу.

Одно мгновение майор колебался. Он готов был на всем скаку повернуть коня и мчаться назад, прочь от этой дороги, где сейчас столкнется с кабриолетом цесаревича. Но колебание пронеслось, как молния, в душе, почти не озарив сознания. И он продолжал хлыстом и шпорами торопить коня.

Вот клики, совсем близко. По ровному шоссе слышен трот лошадей, мягкий рокот колес кабриолета…

Еще несколько скачков, и Лукасиньский сильной рукой остановил, осадил коня и каким-то недоуменным взором впился в быстро катящийся кабриолет, в нежную пару, которая так радостно и приветливо кивала головой толпе, стоящей по сторонам пути…

Как зачарованный, смотрел Лукасиньский и даже забыл требование дисциплины перед князем, долг вежливости перед графиней. Его рука не оторвалась от тела, к которому он прижимал ее сильно, почти судорожно; он не отдал чести главнокомандующему-цесаревичу, не поклонился знакомой, такой близкой раньше, даме. И только глядел, словно хотел взором остановить мчащийся кабриолет, разрушить или сжечь его вместе с теми, кто там сидел.

Первая Жанетта разглядела впереди всадника, узнала майора, едва сдержалась от сильного движения, от восклицания, полного жалости и страха.

Глаза ее тоже устремились на майора, словно молили: "Уйди! Не смотри… зачем ты ждешь?"

В то же время ей не хотелось, чтобы муж заметил остолбеневшего майора, и она, отвлекая внимание цесаревича в другую сторону, сказала ему, заставляя себя улыбнуться:

— Смотри, какой прелестный карапуз с этой стороны нам машет ручонкой…

Однако Константин уже различил скачущего офицера, узнал майора и готовился ласково ответить кивком на ожидаемый салют.

Видя, что тот осадил коня, глядит, как статуя, и не думает отдать чести, Константин сразу нахмурился, рука, крепко держащая поводья, дрогнула. Еще миг — и кабриолет был бы остановлен, могла последовать неприятная сцена.

Но горячие кони, приняв трепет вожжей за знак поощрения, дружно прибавили ходу и быстро оставили за собой изгиб пути и майора, стоящего, как мраморный Ян Собесский на Лазенковском мосту.

"Оно и лучше, что так вышло!" — подумал Константин, но, обернувшись к новобрачной, еще сильнее нахмурился. Он увидел, что она была бледна, как будто встреча и ее смутила так же, как окаменевшего майора.

"Что такое? — задал себе вопрос Константин. — Что может быть общего теперь между нею и этим прежним ее поклонником? Ничего, конечно, вздор!" — решил он сейчас же. Но все-таки спросил:

— Что с тобой, милая? Отчего ты вдруг изменилась? Скажи, птичка…

— Устала я, мой князь… Подумай, такой день! Столько волнений… И эти крики меня так растрогали… дети… Я так люблю детей…

— Ну ладно, люби пока чужих, — совершенно успокоенный простым ответом жены, заметил Константин. — А видела ты "жену Лота" в военном издании, а? Заметила там твоего знакомого майора? Как он рот и глаза раскрыл, когда увидел нас, услышал поздравления народа. Никто ничего не знал. Ни мои, ни ваши поляки. Как я всех провел с тобою.

— Да, я заметила мельком. Он до того растерялся, что даже забыл поклониться мне и тебе… Совсем не похоже на нашего галантного майора. При встрече я попеняю ему.

— Ну вот! Не стоит. Тем более сегодня… Знаешь, как я решил: всякая вина будет прощена!.. Нынешний день!.. Ведь он уже больше никогда не повторится, милая моя женка… Никогда!.. Это особый, единственный в моей жизни день… Так давай всем дадим амнистию… Согласна? Улыбаешься? Рада?! Солнышко ты мое… птичка райская.

И бойко катится вперед кабриолет по озаренной солнцем гладкой дороге туда, к маленькому дворцу в густой зелени парка, увозя двух счастливых новобрачных: Константина и его жену.

А неподвижный всадник еще долго глядел им вослед.

Глава II

МЕДОВАЯ ПОРА

Жанетта спала недолго, но так крепко, что, проснувшись, сразу даже не могла понять: где она? что с нею?

Яркое сиянье майского утра тонкими золотыми нитями пробивалось сквозь тяжелые спущенные гардины богато обставленной комнаты, совершенно не похожей на ее белую, скромную спаленку в квартире Бронницов, там, в старом угрюмом крулевском замке над быстрой Вислой.

Не длится ли это сон нынешней чудесной ночи?..

Или наоборот: вся прежняя жизнь была тяжелым, мучительным сном, а в эту ночь она проснулась и зажила по-настоящему?

Да, да, последнее — вернее всего.

В какой-то незнакомой ей до сих пор сладкой истоме Жанетта потянулась на широкой, очень мягкой и эластичной постели, темное резкое изголовье и спинка которой обрисовывались в приятном полусумраке, наполняющем эту красивую, полную раздражающих благоуханий спальню.

Сбросив легкое покрывало, в шелковой, измятой ночной сорочке, она босыми ногами стала на пушистую шкуру белого медведя, брошенную у самой кровати.

Пол всей комнаты был покрыт почти таким же пушистым мягким, но ярко-цветным ковром. Не надевая туфель, приготовленных у постели, Жанетта скользнула к ближайшему окну и сквозь просвет гардины поглядела, что там, за окнами.

— Сад… тот самый пустынный зеленый уголок, который был вчера так дивно красив и загадочен при полной луне…

И никого не видно в этом уголке.

Быстро откинула Жанетта одну половину гардины, зажмурилась от лучей солнца, которые целым потоком хлынули в комнату.

Распахнуть окно было делом мгновения.

Струя свежего теплого воздуха, бодрящие ароматы сирени и нагретой солнцем листвы, птичьи голоса и далекое людское, должно быть, детское, звонкое пение — все это ворвалось и, казалось, заклубилось в стенах покоя, таких высоких, веселых, обтянутых светлой голубой материей, затканной легкими букетами цветов.