Птичка польку танцевала - Батлер Ольга Владимировна

Сирвин несколько лет ходил по инстанциям, рассказывая историю Анны Георгиевны и выпрашивая для нее звание заслуженной артистки. И – о, чудо! – наступил момент, когда его внимательно выслушали, и не где-нибудь, а на самом верху. Старой актрисе дали даже больше того, о чем он просил.

– А до этого я боролась за существование, еду добывала… Хотя это уже не только моя история, вся страна трудности переживает…

– Считаете ли вы себя востребованной?

– Долгое время не считала. Но все изменилось. В кино меня стали приглашать. Недавно сразу три режиссера попросили сняться у них. И появились интересные театральные роли. Например, я сыграла деревенскую бабулю, все хвалили. А в молодости у меня не получались люди из народа, как я ни старалась… Наверное, надо было кое-что пережить…

Та старуха у Пекарской и вправду получилась настоящей – певунья, себе на уме. Ведь это была баба Хима.

– Журнальный коллаж, где вас изобразили звездой мюзикла за колючей проволокой – почему именно в таком виде?

– Ну, этот вопрос надо задать редактору! Хотя… дайте подумать… Коллаж-то интересный! Вы ведь не знаете, что находится по другую сторону проволоки. Может, там еще большая неволя. В Германии я выступала для остовцев и в фильтрационных лагерях. На Воркуте – перед пленными немцами.

– Есть ли роль, о которой вы мечтаете?

– Это мисс Марпл. Очень люблю детективные истории! Вон, целая библиотека у меня собрана. – Пекарская показала на полки, плотно набитые книгами. – Некоторые собственного издания.

Заметив удивление гостя, она объяснила:

– Просто отдавала в переплет отпечатанные на машинке листы.

– Без чего вы не можете жить? – спросил он.

– Без чая с молоком. Вы все-таки попьете чаю?

– Нет-нет, спасибо… Вы рассказывали, что в самом начале войны поехали на фронт в составе актерской бригады.

– Ну да! Сама вызвалась. Москву бомбили, а я такая трусиха. Вот и захотела удрать подальше.

Она улыбнулась, и что-то молодое, сильное мелькнуло в ее взгляде. Журналист обескураженно посмотрел на Пекарскую. Ему показалось, что над ним потешается прекрасная женщина, спрятавшаяся в оболочке старухи.

Раздался стук в дверь. Пекарская встала, чтобы открыть.

– Это из «Макдоналдса».

Она вернулась с упаковкой, на которой виднелся всем известный логотип.

– Вы любите гамбургеры? – спросил журналист. – Запиваете их чаем с молоком?

– Люблю. Но не ем. – Она опять рассмеялась. – Это для одиноких стариков в округе благотворительную доставку придумали… Я их в театр ребятам отношу… Кстати, пробовала эти гамбургеры когда-то, в конце тридцатых. Их прямо на улице продавали… И, вы не поверите – тоже на Тверском бульваре, рядом с местом, где сейчас находится «Макдоналдс»!

– Анна Георгиевна, скажите, вы счастливы?

– Я благодарна за все – за юность, за старость, за детство. За то, что я русская актриса.

– А что для вас счастье?

– В данный момент… Если что-то вдруг перестает болеть – для меня это счастье.

Про болячки она, конечно, ему не расскажет. Хотя и об этом можно поговорить с юмором. Ей удалили желчный пузырь, он был набит камнями. Хирург потом подарил их в коробочке, целую россыпь. Камушки грохотали.

А в этом году новая напасть приключилась: оказывается, какие-то кристаллы в ее внутреннем ухе плавают сами по себе, вызывая головокружение. Получается, она – как каменный гость, или лучше – мать жемчужин. С больным сердцем и подслеповатыми глазами.

На тех недавних съемках, которыми она только что похвалилась, у нее после восьми часов напряженной работы лопнули глазные сосуды, и вообще ей сделалось плохо. Молодые режиссеры страшно переполошились: «Помрет старуха прямо на съемках, а нам за это отвечать».

Заметив сочувствие в глазах корреспондента, Анна спохватилась:

– Только не пишите, что я одинока! В последнее время вокруг меня много людей.

Посмотрев киносъемку ветеранских посиделок, Анна была разочарована. Ей не понравилось, как она выглядела. Жакет болтался, будто снятый с чужого плеча (он и был позаимствован у знакомой актрисы), а надетая под него белая блузка казалась футболкой с вещевого рынка (чем она и являлась в действительности).

Надо было что-то с этим делать. Даже сморщенная гусеница станет милой бабочкой, если ей приделать раскрашенные крылья. Тем более появились магазины, где все было устроено, как должно: без длинных очередей, без нарисованных на ладонях номеров, без этих – «я за вами, я только посмотрю, что дают». И выбирать стало из чего.

За нарядами Пекарская отправилась в бутик на Тверской улице, которую она по привычке называла улицей Горького. Подобно московским старухам тридцатых годов, Анна так и не приспособилась к переименованиям. А те старухи, упрямо называвшие все дореволюционными именами, наверняка смеялись сейчас на небесах, попивая чай из лазоревых чашек. Они победили.

Москва начала девяностых стала местом хаоса. На каждом углу шла торговля с рук, по улице ходили со своими флагами возбужденные группки демонстрантов, на лавочках Твербуля, как и шестьдесят лет назад, опять спали беспризорники. Магазины были пустыми, зато прямо на тротуаре продавали из коробок мороженые «ножки Буша» – огромного размера окорочка американских кур. Мимо неслись дорогие иностранные авто, а идущая по тротуару толпа выглядела бедной и неприкаянной.

Зажегся зеленый для пешеходов, и Анна суетливо зашаркала на другую сторону бульвара. Неожиданно прямо перед ее лицом из автомобиля высунулась рука с пятитысячной купюрой.

– На, бабуль, купи себе творожка на рынке.

Белобрысый парень в малиновом пиджаке был уверен, что совершает доброе дело. Из салона его машины пахнуло ароматом новенькой кожаной обивки и дорогого мужского парфюма. Запах богатства каждому понятен. А чем пахнет бедность?

Наверное, она пахнет, как старуха в поношенном пальто. Ее пальто само рассказывает о коридорчике с крючками, в котором оно висит рядом с распахнутой дверью маленькой кухни. Обстановка и утварь на той кухне не меняются уже много лет, и кипят на плите убогие щи. Неужели она, народная артистка России Анна Георгиевна Пекарская, производит такое впечатление?

Анна отмахнулась от парня.

– Да я богаче вас!

И пошла дальше. Как ей казалось – гордо. А во всех витринах отражалась, семеня рядом с ней, какая-то жалкая бабка в шляпе и красном шарфе. В душе возник гнев: она хоть и старая, но женщина! Избавляясь от робости, Анна с силой толкнула дверь в сверкающий зал бутика.

Цены на бирках были заоблачными. Ну и что? Ей нужно хорошо выглядеть прямо сейчас. Она, между прочим – народная артистка, и у нее времени совсем не осталось!

В руках у Пекарской оказались две вешалки с платьями. Рядом сразу возникла продавщица.

– Вам помочь?

– Да вот, никак выбрать не могу.

– Для внучки? – покровительственно спросила девушка.

– Для себя. Где у вас примерочная?

Обескураженная девушка отвела ее к кабинкам.

– Только с молниями поосторожнее, пожалуйста!

Вернувшись в зал, она стала перешептываться с другой продавщицей.

А в кабинке Пекарская не спеша примеряла на себя творения дорогих портных. Она улыбнулась, глядя в зеркало. В нем отражалась стройная пожилая дама в легком светлом платье. На девятом десятке ее фигура стала сухощавой, у Анны опять был тот же размер, что в молодости. Словно и не случался многолетний перерыв на полноту и бедность.

Все-таки в ее возрасте красота – это заслуга. Анна представила себя молодой, на летнем ветерке, который нежно играет с шелковым подолом ее платья. Многие взволнованные взгляды замерли бы тогда на ней. А теперь будет просто красиво и немного грустно. И ничего с этим не поделаешь…

Пекарская вышла из примерочной, подошла к напряженно ожидавшим продавщицам. Она объявила, что берет оба платья.

– Вы правильно решили, – обрадовались девушки. – Они вам очень идут! И молодят.

Анна рассмеялась (что ж, когда-нибудь персонал бутиков станет вышколенным, всему нужно время).