Птичка польку танцевала - Батлер Ольга Владимировна

Она понизила голос и доверительно сообщила им:

– Ничто так не старит женщину, как желание казаться молодой. Это Коко Шанель сказала. Но, думаю, девяностолетним она дала бы полную свободу.

Забрав пакет, в котором в шуршащей полупрозрачной бумаге лежали ее новые женские доспехи – легкие и прекрасные, как крылья тропической бабочки, Пекарская пошла к выходу.

Девушки с восхищением смотрели вслед необычной покупательнице.

– Крутая бабуля…

Несколько мужчин с цветами и дорогой кожаной папкой торжественно вошли в гримерку.

– Анна Георгиевна, позвольте представиться, мы из дворянского геральдического совета по возрождению элиты России.

Они принесли Пекарской титул баронессы. Сертификат находился в папке.

– Вот, все как положено – наш бланк, подписи пяти князей, печать, – сказал главный дворянин.

Прочитав, Пекарская спросила, как теперь к ней все обязаны обращаться.

– Ваша милость, – на полном серьезе ответили дворяне. Они совсем не походили на потомков Рюриковичей.

– Мой папа был простым актером, – сказала Анна, – дед – кузнецом. Вот они удивились бы! А что, титул графини мне совсем не подходит?

Рюриковичи оторопело поморгали.

– Про графиню мы не подумали. Уже на баронессу документы оформили…

– Ничего страшного, буду баронессой! Надо только своим в театре объявить, чтобы графиней меня больше не обзывали…

По прихоти судьбы новое здание ТОЗК располагалось теперь в перестроенной «Аркаде». От старых времен сохранился только купол – тот самый, под которым Пекарская летала на Луну. Этот обжитый лицедеями кусок московской земли давно стал ее домом. Она приходила сюда, даже когда не была занята в постановках. Если бы за службу здесь совсем ничего не платили, она бы все равно служила.

Старая актриса любила посидеть в буфете. Выбор там был самый общепитовский. За стеклянной витриной стояли тарелки с вареными яйцами под майонезом и с порционной жижицей кабачковой икры, украшенной белыми кольцами лука. На десерт предлагались эклеры и все те же знакомые нескольким советским поколениям калорийные булочки с изюмом.

У Пекарской в сумке была собственная еда. Она доставала свой неизменный пакет с блюдечком, в котором лежали конфета и комок творога. Буфетчица, едва увидев ее, сразу наливала чай с молоком.

Анну здесь опекали. Самым добрым своим помощникам: тем, кто отвозил-привозил, а при необходимости даже носил старуху на руках, – она сулила наследство. Все улыбались: у лукавой старухи не было ничего, кроме маленькой квартирки.

Творческая атмосфера девяностых получилась, мягко говоря, интересной. Едва отменили цензуру, все моментально вернулось к уровню куплетов, которые Анна слушала в детстве. Новые «пупсики» оказались копией прежних, словно никогда и не случался между ними никакой культпросвет.

Даже в родном театре Пекарской приходилось многое пропускать мимо ушей. Но родственников не выбирают, а труппа давно стала ее единственной семьей. В самом главном все эти остряки, хулиганы, примерные семьянины и развратники, интриганы и их жертвы, примадонны и непризнанные гении были единомышленниками. Театр – это сплоченность, несмотря ни на что. Одиночкам в нем делать нечего.

У главного спонсора ТОЗК оказались повадки гешефтмахера – человек дрожал от страха и азарта одновременно. Из-за этого богача в репертуаре появился новый спектакль: не прописанный в афишах, он начинался в любое время, в любых декорациях и любом составе. Лишь содержание не менялось – театр дружно изображал любовь к своему благодетелю… Наверное, оно того стоило, ради настоящих спектаклей.

В тот вечер давали трагикомедию, и чем меньше времени оставалось до начала, тем больше накалялась атмосфера на втором этаже, где гримировались женщины. В залитой светом комнате находились три актрисы. Две из них, нервничая, гоняли туда-сюда костюмершу. Одна кричала, что будет похожа на уродку в «этом поросячьем» пиджаке. Вторая, надевая туфли, жаловалась, что ей принесли не тот размер.

Первая наконец смирилась с цветом пиджака, но теперь не могла застегнуть платье:

– Почему не сходится?! Еще позавчера я в него влезала!

А третья актриса, это была Пекарская, собиралась молча. Оказавшись готовой раньше всех, она посмотрелась в зеркало. Оттуда таращило глаза настоящее пугало в безразмерном клетчатом балахоне. Замечательно! Это было именно то, чего она добивалась.

Пекарская вышла из гримерки, шатко проковыляла по коридору. Возле кулис прошла тихонько, почти бесшумно – профессиональный навык. Там в полумраке уже стоял Сирвин. Он приблизил свое лицо к щелке между кулисами, тонкий луч света упал на его густые волосы.

– Зал полный. На откидных тоже сидят. Все тебя ждут, Пекарчик.

– Да знаю я… – прошептала она, усмиряя дыхание. – Вот и волнуюсь как девчонка.

– Ты и есть девчонка.

– Только я ведь скоро уйду, Шура.

Сирвин смерил ее своим безжалостным взглядом.

– Далеко ли собралась, моя девочка?

Она ответила, что на Елисейские поля. И вспомнила, как ей недавно приснился великан, который вел ее за руку. Она запрокинула голову, чтобы рассмотреть его лицо. Это оказался совсем не великан, а ее папа. Просто она снова стала маленькой, как в детстве.

– В Елисеевский? – переспросил Сирвин.

Анна рассмеялась. Подловил ее, паршивец!

– В Элизиум, Шурочка, в Элизиум.

– А, ну теперь сразу стало понятно… Уф! – с притворным облегчением выдохнул Сирвин. – А то мы люди простые, гимназиев не кончали. В рай, значит, намылилась, старая развратница?

– Там разберутся. Просто люблю сказки со счастливым концом.

Но он был непробиваем.

– Ты уже все это говорила, когда тебе исполнялось восемьдесят.

– Что я говорила? – с хитрецой спросила Пекарская.

– Что скоро уйдешь.

– В этот раз не вру! И потому… – Она выдержала свою фирменную паузу. – Хочу бенефис на девяностолетие! А теперь все, не отвлекай меня!

Анна перекрестилась:

– Пошла!

Даже по ее спине было видно, как досконально она преобразилась для своей роли, став глуховатой, кривоногой, медлительной и в то же время кокетливой и плутоватой теткой.

Тетка была страховым агентом.

– Давайте быстрее, – заскрипела она, включаясь в действие на сцене. – Где наша клиентка?.. Миссис желает получить за себя шестьдесят тысяч долларов? Это слишком большая сумма! Такие деньги дают за смерть только очень здорового молодого клиента. Вот меня, к примеру, оценили всего в деся… Ох, – Пекарская согнулась пополам, – проклятая спина…

Зал то и дело взрывался смехом. И Сирвин улыбался за кулисой – сильна старуха!

На свое девяностолетие Пекарская получила от театра именно тот подарок, о котором просила. Праздник начался еще на улице. По задумке Сирвина, когда именинница прибыла в театр в запряженной лошадьми пролетке, на ступенях ТОЗК ее уже поджидала молодежь с цветами. Их улыбки и все эти зимние розы-гвоздики предназначались только ей.

Чуть позже, нарядная, с прекрасным макияжем, Анна готовилась к выходу на сцену. На ней был тот самый парик от Финка, умели же немцы делать вечные вещи.

В гримерную заглянул Сирвин, тоже в парадном облачении.

– Пекарчик, время!

Он оглядел Пекарскую, оценивая случившуюся с ней метаморфозу, и присвистнул.

– Вот это да… Отпадная чувиха!

Милый Сирвин. Этот не выказывающий никакого уважения хам хранил ее уже много лет. В его присутствии ей всегда было тепло и надежно.

– Я готова. А впрочем… Нет, пока не готова!

– Ты и так опаздываешь! – занервничал Сирвин. – Ну что теперь?

– Маникюр надо сделать!

Он, все еще надеясь, что она шутит, выпучил на нее свои красивые воловьи глаза.

– Какой маникюр? Да никто ничего не заметит! На маникюр нет времени!

Он воздел руки к потолку.

– О боги, дайте мне терпения!

И страшным шепотом спросил Пекарскую:

– Девочка моя, а ты, случайно, не забыла, что тебя ждет куча народа?