Время дракона - Лыжина Светлана

Маленький Гуньяди предлагал гостю делать то, что с удовольствием делал бы сам, поэтому не понимал, отчего ловля рыбы в лесной реке, игра в ножички и поездки по окрестностям не вызывают в госте восторга.

Восторга не было у Влада и во время осмотра огромного рукотворного оврага, где добывалась железная руда. Остановившись на краю оврага, Влад и Ласло долго следили, как внизу копошатся люди, как вьётся серый густой дым из больших ям, как еле заметно дымят плавильные печки, похожие на глиняные стаканы, и как из той или иной печки время от времени вырываются рыжеватые языки пламени.

Смотреть на овраг казалось занятно, но княжич всё равно выглядел задумчивым, а по возвращении в замок остановил коня возле кузнечного селения и долго вслушивался в многоголосое тюканье молотов, далеко разносящееся вокруг. Это тюканье всё меньше напоминало Владу о детских годах в Сигишоаре и всё больше - отзвук заветного имени и звонкий смех.

Маленький Гуньяди, не понимая, что так привлекает гостя в этом тюканье, с гордостью сказал:

- Красивый звук, да? Отец говорит, что так стучит сердце его армии, железное сердце. И пока оно стучит, армию нельзя победить.

Влад не ответил ничего, потому что размышлял не про войну, а про другое, хотя с этим другим прямо увязывалось слово "сердце". Теперь княжич понял, почему влюблённые так часто используют это слово, ведь с недавних пор его сердце исступлённо колотилось внутри грудной клетки, как человек колотит кулаками в стену. Оно почти кричало: "Эй! Надо что-то предпринять, придумать!" - и требовало действий, потому что здесь, за горами, Сёчке избегала деверя ещё пуще, чем раньше.

В Тырговиште встречи вольно или невольно случались каждый день, потому что вся семья румынского князя собиралась в храме во время обедни и вечерни. Теперь же деверь видел невестку намного реже. Она почти не посещала богослужений, которые устраивал отец Антим. Приходила только на воскресную обедню и во время всей службы стояла, виновато потупившись. Исповедовалась Сёчке, как всегда, у своего особого духовника, знающего венгерский язык.

Думая о невестке, Влад всё больше жалел, что отец не дал ему поносить свой золотой образок с драконом. "Помощь дьявола мне бы сейчас не помешала", - считал княжич, и возможно, из-за этих мыслей изменилось его отношение к богослужениям. "Если Сёчке опять не пришла, то мне что здесь делать? - думал он, стоя на очередной обедне, и сам же себе пенял. - Не знаешь, что делать!? Молиться, конечно! Ведь богослужения существуют не для того, чтобы ты любовался чужой женой".

Конечно, следовало молиться. Следовало, но у Влада больше не получалось. В прежние времена - до Мирчиной женитьбы - всё было иначе, потому что во время служб Влад ясно ощущал, как нисходит с небес та самая благодать - невесомая, но текучая, подобная реке, в которой смешиваются молоко и мёд - а сейчас это чувство ушло, и остались лишь каменные своды, плотно прикрывающие небо.

Всё, что читалось и пелось на богослужении, Влад хорошо понимал - не даром же он учил славянскую грамоту! - но эти слова всё равно звучали у него в ушах, как однообразное жужжание, лишённое смысла. Этого не могло изменить даже воодушевление отца Антима, который совершал службы очень хорошо, потому что произносил каждую фразу осознанно, и всегда волновался, будто ожидая чуда. В его устах древние тексты звучали, как волшебные заклинания.

Когда-то, в малолетстве Влад думал, что священник по-своему колдует. Конечно, колдовство запрещалось церковью, но то было особое колдовство. "Ведьмы и колдуны умеют вызывать дьявола, а отец Антим умеет вызывать Бога..." - считал княжич, и в прежние времена такое умение представлялось Владу очень ценным, не сравнимым по ценности ни с чем другим. Теперь же он больше не желал беседовать с Богом, не желал духовных подвигов. Княжича с отцом Антимом больше не связывало то, что объединяет верующих.

"Небеса закрылись, но лишь для меня", - повторял княжич и в такие моменты чувствовал тоскливое одиночество. Он полагал, что рядом в толпе, собравшейся на богослужении, находятся искренне верующие, которые смотрят на священника, на его одухотворённое лицо и чувствуют присутствие Бога - то самое, чего Влад больше не чувствовал. Княжич считал, что, стоя на очередной службе, лишь теряет время, ведь голова его полнилась мечтами о жене брата, и пусть эти мечты противоречили заповедям, но каяться Влад не собирался.

"А может, хорошо, что небеса закрылись? - размышлял он, беседуя сам с собой. - Пусть лучше Бог не замечает, как ты раздумываешь о Сёчке. Пусть лучше Бог не видит, как ты сожалеешь, что в замке после отъезда Яноша больше нет общих застолий, на которых ты мог лишний раз встретить свою невестку".

Опять княжичем стала овладевать досада, как после того давнего разговора возле колодца, когда старший брат рассказывал, зачем ходить в город. Досада росла и росла, а однажды во время обедни сделалась такой сильной, что Влад не мог оставаться на месте и вышел прочь из комнаты, хотя не имел никаких срочных дел.

Он бродил по замку в поисках Ласло, бродил не менее получаса, как вдруг услышал звонкие голоса, смех и лёгкое топотанье нескольких пар ног. Оказалось, что местом веселья был зал для танцев, где не стояло почти никакой мебели, и это как нельзя лучше соответствовало характеру игры, которую там устроили - Ласло ходил с завязанными глазами, широко расставив руки, а округ него бегала Сёчке и все шесть её служанок, которые повторяли:

- Сюда! Сюда! Мы здесь! - и время от времени хлопали в ладоши.

Разноцветные платья мелькали в разных частях зала, нигде не останавливаясь надолго: синее, голубое, светло-коричневое, тёмно-коричневое, зелёное, жемчужно-серое... а также жёлтое платье с белым узором, которое носила Сёчке. Всё это напомнило Владу гирлянду из разноцветных флажков, трепыхающихся на ветру во время ярмарки или другого праздника, и, увлечённый праздничным зрелищем, он не сразу заметил, что в одном из углов сидит хозяйка замка вместе со своей женской свитой.

Эржебет не участвовала в забаве, но время от времени, явно нарушая правила, подсказывала своему сыну:

- Справа! Сейчас! Хватай её! Ну что же ты, - а Ласло, следуя подсказкам, делал выпады то вправо, то влево, однако поймать удавалось лишь воздух.

Тут присутствовал ещё и шут Пустозвон, на которого Эржебет постоянно шикала:

- Прекрати звенеть! Это звяканье сбивает моего сына с толку. Или ты сидишь смирно, или я тебя прогоню!

Влад, остановившись на пороге, не рискнул обратить на себя общее внимание, потому что подозревал, что своим появлением отобьёт у Сёчке охоту веселиться. Вместо этого княжич сделал шаг назад, притаился за полуоткрытой дверью и продолжал смотреть на забаву, затаив дыхание.

Тем временем девицы начали уставать от того, что их не ловят. С каждым минутой они проявляли всё меньше проворства, и Ласло, наконец, после двух или трёх попыток добился успеха, ухватив за юбку одну из служанок, одетую в синее платье.

- Ага! - победно воскликнул ловец, подтягивая к себе добычу. - Сейчас я угадаю, кто ты.

Добыча молча улыбалась, её непойманные подруги громко хихикали, а маленький Гуньяди меж тем начал ощупью искать приметы:

- Так... Бусов нет... А что есть? Только шнурок с крестиком... Пояс из шёлка... Такой пояс носит половина из вас! Как же я должен угадывать, если вы ничего особенного не надеваете? Может, по-другому угадаю... Нагнись чуть-чуть, - ловец начал ощупывать подбородок, щёки и нос служанки. - Не улыбайся, сделай обычное лицо.

Пойманная служанка попробовала не улыбаться, сложила губы бантиком, но получилась такая рожица, что остальные девицы расхохотались. Тогда уж не смогла удержаться и пленница. Ласло прислушался к звуку её голоса:

- Это Беке?

- Нет, - хором ответили девицы.

И тут Пустозвон всё испортил:

- Смотрите, - громко сказал он, - кто-то притаился за дверью.

Девичий смех умолк, а Влад скрипнул зубами от злости на шута, потому что оказался вынужден покинуть своё укрытие и войти в зал.