Пятьдесят слов дождя - Лемми Аша

Приходит доктор, задает ей вопросы, обследует ее, потом манит меня в сторонку, и мы отступаем к дверям.

– С ней все будет хорошо, – говорит он, вытирая вспотевшее лицо. – Но я должен предостеречь вас от любо-го чрезмерного стресса. Это недопустимо в ее положении.

Я непонимающе смотрю на него.

– Положении?

Он хмуро смотрит на меня.

– Ну да. Госпожа ждет ребенка.

Я квакаю, как лягушка, слишком поздно прикрывая рот рукавом.

– Это совершенно невозможно, – твердо говорю я.

Потом вспоминаю, что она уже не ребенок, а двадцатичетырехлетняя женщина, которая была вдали от меня более десяти лет. Я ничего не знаю о ее жизни.

Доктор смотрит на меня, как на полную дуру.

– Я могу судить по разным признакам, – напыщенно произносит он. – Предположил бы, что она на третьем или четвертом месяце. Мне понадобится ее кровь, чтобы определить точнее. Но на то, что она беременна, готов поставить свой дом.

Я смотрю на маленькую госпожу, отмахивающуюся от другой служанки, которая пытается уговорить ее выпить чаю. И одного взгляда на ее лицо мне достаточно, чтобы понять: она не знает.

Доктор следит за моим лицом.

– О, – говорит он, – она не замужем?

Его голос сочится снисходительностью, и я мгновенно встаю на защиту девушки, которую никогда не могла защитить.

– Не твое собачье дело! И ты будешь следить за своим языком, – шиплю я, – или я поговорю о тебе со своей хозяйкой.

Он склоняет голову.

– Прошу прощения. Если будет угодно, я сообщу госпоже…

– Я разберусь. Ступай. И никому ни слова.

Он выходит. Я выпроваживаю из комнаты и прилегающего коридора всех остальных, включая этого стервятника Хидеки с его бездушными глазами-бусинками.

– А теперь, моя дорогая, давайте уложим вас в горячую ванну.

Как прежде, я провожу Нори в ванную. Как прежде, я раздеваю ее догола и расчесываю ей волосы.

Замечаю полноту ее грудей и едва заметный изгиб живота. Доктор сказал правду. Мой взгляд притягивает шрам прямо над сердцем. Наверное, лучше не спрашивать, как она его получила.

Я мою ей спину и мучаюсь над тем, как сообщить новость этому нежному существу, которое так много страдало.

– Расскажите мне о своей жизни, – прошу я, и она улыбается.

Она говорит долго, пока не остывает вода. Она говорит о бесчеловечном с изяществом; она отмахивается от невыносимого с мрачной улыбкой. Ее голос срывается, когда она рассказывает мне об Акире, но она не плачет. Я думаю, что единственный способ, которым можно пережить такую потерю, – вырезать кусочек своего сердца.

Он был для нее всем.

Когда она переходит к рассказу о своей нынешней жизни, ее лицо светится радостью.

– А ваш возлюбленный, этот юноша… Он станет вашим мужем?

– Как только я вернусь в Лондон.

Мне действительно плохо от того, что я должна ей сказать.

– А если вы не вернетесь?

Она бросает на меня озадаченный взгляд.

– Почему бы мне не вернуться?

– Ваша бабушка…

– Умирает. Понимаю. Она позвала меня через полмира, чтобы облегчить свою старую душу.

Я прикусываю язык, как часто делала раньше. Не мое дело.

Но есть кое-что, что я должна сообщить ей без отлагательств.

– Маленькая госпожа… Вы плохо себя чувствовали?

Она пожимает плечами.

– Бывало и похуже.

– Да. Но были ли вы…

Были ли вы беременны?

Она поворачивается ко мне лицом, янтарные глаза полны тревоги.

– Что случилось?

– Моя дорогая девочка…

– Говори! – требует она, и я вспоминаю, что она привыкла к плохим новостям, и мне нет смысла затягивать.

– Вы беременны, – мягко произношу я.

Она моргает.

– Я не беременна.

– Простите, моя дорогая. Прислушайтесь к своему телу, и вы поймете. У вас давно не было крови?

Нори вылезает из ванны, разбрызгивая воду, и направляется к двери, поспешно прикрываясь полотенцем.

– Ты ошибаешься. Я не хочу детей.

Почему это меня не удивляет? После той жизни, что у нее была…

Она садится на кровать, и мне удается уговорить ее надеть шелковый халат. Глаза госпожи пусты, мокрые волосы прилипли к лицу.

Я похлопываю ее по холодным щекам.

– Все будет хорошо, – обещаю я.

Нори закрывает глаза.

– Даже думать не могу об этом, Акико. Не сейчас, когда мне предстоит встретиться с ней лицом к лицу.

Она выглядит такой юной, но голос у нее усталый. Я понимаю, ей требуется вся ее решимость, чтобы просто оставаться на плаву. Бремя слишком тяжелое. Она примет новость позже.

И когда она решится, я буду здесь.

– Значит, вы с ней встретитесь? Из-за денег?

Она смеется, и ее смех полон горечи.

– Нет. Не из-за денег.

Госпожа смотрит на меня так, словно я могу ей помочь.

– Оденешь меня? – робко спрашивает она, и я думаю, какая она милая.

По крайней мере, это я могу сделать. Я могу уложить ей волосы и укутать в дорогое шелковое кимоно; я могу вставить драгоценности ей в уши и накрасить лицо. Я могу заставить ее сиять, как полированное серебро.

– Да, маленькая госпожа.

Она сидит, как кукла, пока я расчесываю и заплетаю ее длинные волосы. Я достаю три кимоно, и она выбирает темно-синее с вышитыми на нем золотыми звездами.

Наношу немного румян на ее щеки, пытаясь скрыть бледность кожи. В волосы вставляю простую бриллиантовую заколку.

– Вот так, – тихо говорю я. – Вы прекрасно выглядите.

Она улыбается, как будто не верит мне, и похлопывает меня по руке.

– Где обаасама?

– В постели, маленькая госпожа. Она действительно очень больна. Врачи полагают, что вряд ли она доживет до конца месяца.

Нори встает со стула.

– Тогда я пойду к ней…

– Она сказала, что пошлет за вами.

Она пожимает плечами.

– Я увижу ее сейчас или не увижу вообще.

– Позвольте проводить…

– В этом нет необходимости, Акико.

А потом она выходит, не оглядываясь. Я помню девочку, которая цеплялась за мою руку и прятала лицо в моей юбке.

Ее улыбка молила о любви.

Эта маленькая девочка исчезла навсегда, безжалостно расчлененная людьми, которые должны были о ней заботиться.

Включая меня.

Нори подошла к двойным дверям с выгравированной на них фигурой золотого дракона, расположенным в самом конце зала.

Не было еще такого поражения, от которого ты не оправилась. Не бойся умирающей старухи. Теперь она слабая, а ты сильная.

Она толкнула двери и вошла.

В комнате стоял тошнотворно сладкий запах, похожий на смесь сухих лепестков роз и мятного масла. У Нори защипало в носу, а потом под сладостью она различила что-то еще: смрад чего-то несвежего, испорченного. Пахло гниющей плотью.

Пахло медленным приближением смерти.

В комнате было темно; кто-то задернул толстые бархатные шторы на окнах, и единственный свет исходил от маленькой прикроватной лампы. Но даже в темноте Нори могла различить картины маслом на стенах, вазу с хризантемами на письменном столе красного дерева, заваленном бумагами, шитье, небрежно брошенное на покрывало в изножье кровати. Два меча в ножнах с нарисованными на них драконами висели скрещенными на стене.

Нори сделала неуверенный шаг к большой кровати, задрапированной тяжелыми белыми занавесками. На одно нелепое мгновение она подумала, что все это шутка; что кровать будет пуста, и она выйдет к смеющейся Акико с чемоданом денег и сможет вернуться в Лондон к своей новой счастливой жизни.

Затем она сделала шаг вперед, раздался тихий шорох, и Нори увидела бабушку.

Юко была наполовину скрыта тенями, однако Нори сразу поняла, что это не шутка, что она действительно доживает свои последние часы.

Женщина, которую она помнила, была необычайно высокой, с такими длинными волосами, что они почти касались пола, и блестящими серыми глазами, которые ничего не упускали. А эта женщина выглядела… маленькой. Она лежала на груде шелковых подушек; некогда великолепные волосы стали белыми и ломкими, как мел, и были аккуратно заплетены и косой спадали через правое плечо.