Петербургские трущобы. Том 1 - Крестовский Всеволод Владимирович
Ознакомительная версия. Доступно 35 страниц из 171
– Ну, я пойду уже спать, а ты, Marie, занимай кузена, – сказала Амалия Потаповна, грузно подымаясь с места, и поцеловала в лоб молодую девушку.
– Послушайте-ка, ma tante [242], мне что-то не хочется ехать домой: лень, да и поздно, прикажите мне там где-нибудь сделать постель, – предложил Шадурский, на что Амалия Потаповна с улыбкой ответила: «Bon»! [243] * – и удалилась из комнаты. Маше после нескольких бокалов шампанского нисколько не показалось странным последнее предложение молодого князя.
Она продолжала прыгать, смеяться и не оказывала особенного сопротивления, когда тот, поймав ее за руки, начинал покрывать их поцелуями; ее очень забавляло, если она успевала выдернуть свою ладонь из-под его губ в то время, как они готовились прикоснуться к ней. Ей весело было с каким-то наивно-грациозным, кошачьим кокетством дразнить молодого человека.
– Послушайте, кузина, мы с вами ведь родня – так выпьемте на брудершафт! – вдруг пришла ему фантазия.
– На брудершафт?.. А что это значит, выпить на брудершафт?
– А вот я вас научу. Это значит, что мы поцелуемся и после этого будем ты говорить. Согласны?
– Нет, не хочу… Ведь это только муж да жена говорят, или брат с сестрою…
– А мы с вами кузены – не все ли равно?
– Ну, выпьемте, пожалуй!.. Как же это?
– А вот как, – объяснил князь, налив два бокала. – Давайте сюда вашу руку…
– Нате хоть обе!
– Нет, надо правую, которая с бокалом. Садитесь ближе ко мне – сюда, на диван.
– Ну, а теперь что?
– А теперь мы скрестим наши руки, как кольцо с кольцом, и выпьем… Пейте, кузина! разом только! разом! да и все до дна – вот так! Молодец, кузина!
Маша выпила залпом и весело засмеялась.
– Теперь я тебе буду ты говорить, – заметил Шадурский.
– «Ты» говорить?.. А я-то как же?
– И ты мне тоже.
– Ах, как это странно – «ты»!.. Владимир – ты… Володя. Воля – ты, – словно сама с собою тихо говорила она в полузабытьи, медленно выговаривая слова и как бы вслушиваясь в гармонию их произношения. – А ведь это хорошо ты говорить! – вдруг с живостью вскочила она с места.
– Еще бы не хорошо! только ты постой, ты сиди – мы еще не кончили наш брудершафт! – притянул он ее к себе за руку.
– Как не кончили; да ведь мы уж на ты? – старалась она вывернуться.
– А целоваться-то – разве забыла?
– Э, нет, я целоваться не хочу… не хочу… и не хочу!
– Мало ли чего ты не хочешь!.. Теперь уж нельзя, теперь надо, – говорил он, насильно обняв ее одной рукой за талию, а другой стараясь повернуть к себе ее головку, которую она порывисто и грациозно то опускала низко на грудь, то вдруг закидывала кверху или отводила в стороны, закрывая ладонями свои смеющиеся губки, чтобы увернуться от его поцелуев, покрывавших уже ее глаза, лоб и шею и щеки.
Наконец ему удалось отвести от лица ее руки, и она, изнеможенная этой борьбой, уже не сопротивлялась более его долгому, впивающемуся поцелую.
Это был еще первый подобный поцелуй в ее жизни, и под неотразимым его обаянием она без сил, без движения, в каком-то чудном забытьи, ощущая все это словно сквозь сон, опрокинулась на державшую ее руку.
Князь чувствовал на этой руке и на своей груди нечастые конвульсивные вздрагивания всем телом молодой девушки, видел томление, разлившееся по ее красивому лицу, – и с видом дилетанта, сделавшим бы честь пятидесятилетнему ловеласу, любовался на свою добычу.
И вот эта добыча чувствует уже, как раскрылся ворот ее пеньюара, ощущает чужую щеку на своем обнаженном плече… болезненное, но бессильное чувство стыда вынуждает у нее последние сопротивления, последние усилия. Она, полная неизвестности о том, что с ней делается, что с ней будет, – без слов, одним только красноречивым взглядом, полным слез, молит его отсрочить роковой миг и старается стыдливо прикрыть свою грудь и плечи.
Под утро ее разбудили новые ласки любовника. Здесь только она опомнилась и с криком ужаса вырвалась из его объятий.
– Князь… я – бедная девушка… Стыдно! – через силу проговорила она, давя в груди истерические рыдания.
Но князь был не из стыдливого десятка.
– Прочь!.. подите прочь от меня! не подходите! – возвысила она голос, отстраняя его рукою. – Господи, господи! что они со мною сделали! Как я людям-то в глаза погляжу теперь!.. О, какая подлость!.. Несчастная я, несчастная! – и она, рыдая, бросилась на свою подушку.
Князю еще никогда не доводилось быть свидетелем подобной сцены. Он испугался, струсил и, став перед ней на колени, начал просить прощения, уверять в своей любви, клясться, что он все это загладит, говорить, что хочет жениться на ней, и все прочие глупые и пошлые слова, которые обыкновенно говорятся подобными героями в такие критические минуты.
Но Маше слышались в его словах искренность и страсть и нежность – она мало-помалу поверила его уверениям, потому что вообще девушке в ее положении легко верится словам и клятвам человека, к которому расположено ее собственное сердце. Его мольбы и кроткие, несмелые ласки успокоили Машу, она доверчиво подняла его с колен и проговорила с глубоким вздохом:
– Ну, что кончено, того не воротишь… Ты от меня взял все – у меня ничего больше нет теперь: так люби же меня.
Бедная душа от той самой минуты покорилась своей печальной необходимости. Ей как-то и верилось и не верилось князю, что он на ней женится, и скорее даже не верилось – почему? – она сама не знала, а хотелось ей только, чтобы он любил ее, чтобы среди новой жизни ее у тетушки-генеральши была бы хоть одна близкая, теплая и любящая душа, которой бы можно было довериться. И она с детской откровенностью рассказала ему про свою прежнюю тихую и безвестную жизнь в Колтовской, про своих стариков, про то несколько странное участие, которое принимала генеральша в ее судьбе чуть что не с первого дня рождения.
Князь слушал ее с интересом, обдумывая в то же время, каким образом отделает для нее квартиру, куда перевезет ее как свою содержанку. Он, между прочим, сообщил Маше и о своем намерении переселить ее от генеральши, уверяя, что впоследствии и старики к ней переедут и будут жить они по-прежнему все вместе, что непременно случится после женитьбы – стоит только выпросить позволение отца и матери, которые наверно согласятся беспрекословно. Предположение о жизни вместе со стариками так обрадовало Машу, что она разом все простила и все позабыла своему нечаянному любовнику, сердечно привязавшись к нему за это доброе обещание.
Часам к девяти утра он тихо простился с нею, оставя молодую девушку наедине раздумывать обо всем, что случилось в течение роковой для нее ночи. Эту ночь она считала только странной случайностью, – «видно-де уж судьба такая», – и не подозревала, что все это было не более как одним из обыкновенных петербургских способов обольщения.
XXI
СОДЕРЖАНКА
Князь каждый день начал бывать у генеральши, проводя почти все время с Машей. Амалия Потаповна притворялась, будто ничего не знает и не замечает, говорила с ней о Шадурском как о своем родственнике, восторгаясь его благородными и возвышенными качествами, красотою и прочим, и замечая при этом, что хорошо было бы, когда б он на Маше женился, в чем нет ничего невероятного, потому князь Владимир сам признавался ей, будто влюблен и намерен просить позволения на брак. Все это говорилось для того, чтобы возможно большее время продолжить заблуждение девушки и окончательно поселить в ней любовь и безграничное доверие к молодому князю, который, выйдя из комнаты Маши, в то же утро рассказал генеральше сцену, последовавшую за пробуждением.
Маша, ежедневно слушая эти сладкие напевания Амалии Потаповны и новые уверения Шадурского, все более и более подчинялась их баюкающему действию. Ей уже теперь верилось в возможность их осуществления. Она только скрывала от мнимой тетушки свои окончательно близкие отношения к мнимому кузену, полагая, что та ничего не подозревает, а допускает близость между ними единственно ради родственных отношений. О своих стариках она перестала напоминать генеральше. Жгучее чувство боли и стыда наполняло ей душу каждый раз, как только приходила на ум близость свидания с ними. Маша чувствовала, что у нее не хватит решимости взглянуть прямо в глаза этим честным и прямодушным людям, что с первой же встречи расскажет им все, как было, а это страшно огорчит, даже убьет их окончательно. Ей почему-то бессознательно казалось, что они не так-то легко поверят намерению князя касательно женитьбы, и, может быть, станут увещевать ее забыть его, не видеться с ним более, а это уже она считала решительно невозможным, потому что с каждым днем все более и более привязывалась к нему. Словом, девушка чувствовала, что свидание с ними было бы слишком горько и тяжело для нее, чувствовала, что она невольно преступила те заветы, которые внушала ей добрая старушка, а все, что исходило из ее помыслов и поступков, она привыкла считать добрым, честным, хорошим и потому в глубине души сознавала себя сильно виноватою перед нею и ее заветами. Все это начинало мучить ее, как только оставалась она наедине сама с собою, и затихало лишь в те минуты, когда приезжал Шадурский. Она всячески отдаляла возможность свидания и была рада, что Амалия Потаповна не напоминает ей про Колтовскую. Ей не хотелось видеть своих стариков до того времени, пока она не станет женою Шадурского. Тогда она поедет к ним, перевезет их к себе и, счастливая, окончательно облегчит свою душу откровенною, честною исповедью. Князь Владимир постоянно был ласков и нежен с нею. Немудрено – он еще впервые обладал такою молодою, чистою девушкою, да и к тому же мечта его о заведении своей собственной содержанки не успела еще осуществиться. А ведь в последнее время он только и наслаждался этою самолюбивою мечтою.
[242]
Тетушка (фр.).
[243]
Хорошо (фр.).
Ознакомительная версия. Доступно 35 страниц из 171
Похожие книги на "Петербургские трущобы. Том 1", Крестовский Всеволод Владимирович
Крестовский Всеволод Владимирович читать все книги автора по порядку
Крестовский Всеволод Владимирович - все книги автора в одном месте читать по порядку полные версии на сайте онлайн библиотеки mir-knigi.info.