Ознакомительная версия. Доступно 35 страниц из 171
Если б меня спросил кто-либо: как, почему и за что, за какие качества, за какие достоинства нравственные, за какой поступок, наконец, полюбила так эта девушка молодого князя? – я бы, признаюсь, пришел в немалое затруднение касательно ответа столь категорического. Есть два рода любви – и любви совершенно искренней, хорошей и честной. Одна любит за что-нибудь и вследствие чего-нибудь, другая – ни за что и без всяких причин. Та любовь, которая зарождается вследствие сознания каких-либо нравственных достоинств человека, не выходит непосредственно из сердца; она первоначально логически складывается в умственном сознании и уже из головы сознательно переходит в чувство. Другая же зарождается непосредственно в сердце, без всякого вмешательства головы, которая начинает работать уже потом, изобретая всяческие достоинства и нравственные совершенства для избранного субъекта. Это именно «влеченье – род недуга», по меткому слову поэта. Но спросите вначале у этой последней любви: за что именно она любит? – и вы никогда не получите иного ответа, как только следующий: люблю за то, что любится. И это будет единственно искренний ответ, потому что подобная любовь сама себе цель и причина, сама себе оправдание. Это – любовь чисто физическая. Она – факт, и отрицать ее невозможно, как невозможно и отыскать логически правильных причин, за что и почему именно она любит. Такова была любовь Маши.
* * *
Однажды князь заехал к ней часов около четырех дня и нашел ее очень грустною. Хотя она и старалась не высказывать этого, напуская на себя веселость, однако от его взгляда не скрылся тайно сосущий ее червяк. Расспросы, участие, настояния – ничто не помогло ему понять причину ее скрытой тревоги и грусти. Наконец, после неотвязных и долгих просьб с его стороны, Маша нехотя рассказала, в чем дело.
Дело было в том, что она отправилась гулять одна, пешком, и, торопясь домой, в надежде застать у себя дожидающего князя, обогнала двух, по-видимому, весьма приличных молодых людей.
– Ба, да это Мери! – сказал один другому. – Обрати, друг любезный, внимание на эту женщину: премилое создание – рекомендую!
– Какая Мери? кто она? – откликнулся другой, идя с товарищем непосредственно вслед за нею.
– Мери – содержанка молодого Шадурского.
– Да?! а он уже разве обзавелся?
– Как же, недели две уж есть.
– А! стало быть, одною камелиею больше.
– Надо полагать, так.
– Гм… А должно быть, она оберет его вконец, как ты полагаешь?
– Если не дура, так оберет, конечно, – c'est une profession, comme une autre [244].
– Eh bien, filons, je veux la voir [245].
И молодые люди, обогнав, в свою очередь, спешившую Машу, забежали несколько шагов вперед и бесцеремонно оборачивались на нее, оглядывая с ног до головы сквозь pince-nez [246].
Она слышала их разговор, во время которого кровь бросилась ей в голову, болезненно защемилось сердце стыдом и негодованием и всю ее кинуло в нервическую дрожь. Не будучи в состоянии совладать с собою и желая поскорей избавиться от назойливых лорнетов двух вполне приличных молодых людей, она прыгнула в сани первого встречного извозчика и поехала домой.
– Как бы я желал знать, кто эти господа, чтобы вытянуть их хорошенько хлыстом по физиономии! – вскричал Шадурский, напуская на себя горячность благородного негодования.
– Нет, они правы, мой друг! – возразила Маша, вскинув на него взор свой, необыкновенно оживленный в эту минуту волнением. – Что ж, разве ты не тратишься на меня? разве вся эта комната, все эти безделушки, наряды мои не стоили тебе денег? разве не правда все это?.. Я не хочу, чтобы ты тратился на меня больше. Слышишь ли – не хочу!.. Я не подумала об этом раньше, а словно вот ребенок принимала игрушки… Знаешь ли, когда человеку живется хорошо, так он и глаза на все закрывает, пока не разбудят его. И как мне это в голову не приходило? – тихо и стыдливо кручинилась она, припав на его плечо и опустя глаза свои в землю.
– Очень сожалею, что теперь пришли такие глупости, – возразил Шадурский. – Я делал все это столько же и для себя, сколько для тебя, мой друг, и тут вовсе нечем так огорчаться.
– Нет, есть чем! Они из моей любви сделали какую-то подлость, считают продажной…
– Экие ведь люди какие есть на свете! – продолжала потом Маша, несколько поуспокоясь от своего волнения. – Все-то они сумеют загрязнить да оклеветать!.. Зачем все это? Ну, что им до нас? чем мы им жить мешаем? кому какое зло мы делаем нашей любовью? Нет-таки, нужно бросить грязью!.. И кто это старается, право?
Бедная, верующая душа и не подозревала, что первый постарался тот, кого она почитала высшим своим идолом, кому отдала все свое сердце.
– Однако все это пора кончить… До свиданья, Маша, скоро никто не посмеет говорить таким образом… Прощай – я еду к отцу, – заключил Шадурский, желая этими словами подать ей надежду на исполнение давно обещанной женитьбы и, стало быть, утешить ее, а в сущности чувствуя только потребность избавиться поскорее от неприятной сцены да от сознания своего двусмысленного нравственного положения после ее последних слов. Это был первый упрек совести, который на мгновение почувствовал он в отношении этой женщины.
Но натура князя Владимира была такого свойства, что не принимала глубоко никаких впечатлений: на первом плане, как известно уже читателю, стояло в ней одно только всепожирающее самолюбие. Едучи домой, он уже размышлял не об этом невольном упреке, а о намерении Маши не принимать от него никаких трат на ее прихоти. Ему любовница нужна была не для сердца, а для света, поэтому она должна остаться такою, как была до последнего дня, то есть показываться в публике в качестве его любовницы. Он, в сущности даже остался очень доволен уличным разговором двух молодых людей: известность такого рода весьма льстила его самолюбию; не нравилось только мнение насчет того, что если Маша не промах, то оберет его совершенно, ибо этим мнением особа князя характеризовалась в некотором роде близорукой и бесхарактерной пешкой, – самолюбие вопияло.
Однако хочешь не хочешь, а надо чем-нибудь покончить свое фальшивое положение относительно обещанной женитьбы. Князь наконец пришел к заключению, что далее нельзя уже тянуть такую канитель, и потому решил приступить, без откладываний в дальний ящик, к не совсем-то приятному объяснению с Машей.
Остаток дня он употребил на обдумывание этого объяснения, которое надо было устроить как можно ловчее, дабы выйти из него полным джентльменом, сохранив к женщине свои настоящие отношения.
На другой день он нарочно постарался не видеться с Машей и приехал к ней уже поздно вечером, приняв на себя крайне встревоженный, угрюмый и озабоченный вид.
– Что с тобою нынче? – спросила удивленная девушка, когда на ее приветствие он только крепко-крепко пожал ей руку и, не сказав ни слова, как усталый, опустился в кресло.
– Послушай, Мери, – вперил он в нее долгий, испытующий взгляд.
Девушка чутко вытянула шею.
– Ты всегда была откровенна со мною – стало быть, будешь и сегодня… Скажи мне, ты хочешь быть моей женою?
– Ты это знаешь, – ответила Маша, недоумевая, какой смысл и значение имеет предложенный им вопрос, соединенный с таким экстраординарным вступлением.
– Нет, ты отвечай мне положительно!.. Я этого требую.
– Быть твоей женой… – проговорила девушка в каком-то мечтательно-светлом раздумье… – Да! Я была бы тогда счастливейшей женщиной, – подтвердила она с восторгом, на мгновение сверкнувшим в ее глазах.
– А разве теперь ты несчастна? – неожиданно, нахмурясь, огорошил Шадурский.
Такой внезапный вопрос несколько смутил ее. «Как? Неужели я несчастлива?» – внутренно спросила она самое себя. И эта мысль отозвалась в ней каким-то нехорошим укором.
