Ольвия (ЛП) - Чемерис Валентин Лукич

Застонала сквозь стиснутые зубы… Одна за другой две тяжкие утраты. Отца отныне у нее тоже нет. Остался в городе Ольвии лишь архонт. И только. Жестокий и безжалостный архонт. Но не отец. Больше не отец.

Тапур не знал, что в кочевье приезжал гонец от архонта. Это было в последний миг, когда скифы покидали кочевье.

— Я сказала ему всё о Милене… Всё, всё…

Кто это сказал? Кто?

Она хотела посмотреть, кто же это говорит рядом с ней, но тело не слушалось ее, одеревенело, онемело. По пальцам рук и ног ползли ледяные мурашки. Тяжкий груз наваливался на грудь, сдавливал сердце, стискивал костлявыми пальцами горло…

«Что это со мной творится? — с трудом подумала она. — Земля подо мной качается… И проваливается. И я словно качаюсь над пропастью. Может, и я иду в мир предков к матери и дочери?..»

Преодолев тяжелый гнет, что сдавливал тело, она хотела было рвануться и, застонав, упала навзничь.

— Мама… — еле слышно прошептала. — Доченька моя… Подождите, я сейчас… приду к вам…

Закружилась под ней земля, и полетела она чайкой в черную пропасть. Но страха не было. Была какая-то легкость… Когда она была маленькой, ей часто снилось, что она летает… Взмахнет руками — и летит. Как чайка. И сейчас ей показалось, что она маленькая и летит, и от этого полета ей легко и радостно. Ибо знает, что это сон, что она сейчас проснется и побежит к морю встречать рассвет.

***

Она и вправду проснулась.

Только не маленькой и не дома, а в скифском шатре на медвежьей шкуре. Проснулась внезапно, словно вынырнула из горячей воды. В груди жег огонь.

— Где я?.. — тяжело дышала она и, вскочив, села на шкуре и руками потянулась к груди. — Уберите огонь… Меня жжет огонь…

— Ольвия…

Голос такой знакомый-знакомый…

Словно в тумане, она увидела Тапура. Он сидел возле нее на корточках в черном походном башлыке, в боевой куртке, подпоясанный широким поясом, на котором висел акинак в золотых ножнах.

— Сядь ближе, — попросила она. — Мне так страшно…

— Я рядом, — он взял ее руку. — У тебя очень холодные руки. Слава богу, что ты наконец проснулась.

— Почему — наконец? — с удивлением спросила она. — Разве я долго спала?

— Три дня и три ночи ты не вставала с этой шкуры.

— Что ты говоришь, Тапур? Как это я могла спать целых три дня и три ночи? Что со мной случилось? Как я очутилась в этой юрте?

— Ты не захотела ехать с лагерем на север и вернулась с отрядом ко мне в войско. Но меня уже не узнавала. Ты вся дрожала, звала то Ликту, то Милену, то какого-то скифского гонца. Я занес тебя в шатер, и ты сразу же уснула. И спала целых три дня и три ночи. Но все уже прошло. Ты очень стонала и куда-то рвалась, потому что в тебя вселился злой дух. Он и мучил тебя три дня и три ночи.

Ольвия потерла виски, вспоминая события последних дней. Гибель дочери, бегство из плена, смерть слепой рабыни… Гонец от Родона… Она отреклась от отца… Собралась ехать на север с женщинами и детьми, но в пути повернула назад. Кто ее встретил, не помнит. Потом слабость, земля куда-то поплыла — и сон… Не сон, а — небытие.

— Как ты себя чувствуешь?

— В груди печет, — вздохнула она, — и голова кружится. Но спасибо богу Телесфору, он принес мне выздоровление.

— Как ты изменилась…

— Подурнела, — слабо улыбнулась она. — У меня сейчас такое чувство, будто я уже давно-давно живу на свете. Будто я прожила целую жизнь, и всем пресытилась, и пора уже завершать круг.

— О нет, ты так мало жила на свете.

Он смотрел на нее и чувствовал, как в его сердце нарастает нежность. И еще грусть. И еще какое-то незнакомое доселе чувство, неведомое прежде. И это незнакомое чувство его приятно удивило. Оказывается, кроме коней, золота и власти, есть еще что-то иное, чем живет человек. Вот он смотрит на нее и чувствует, что без Ольвии его жизнь была бы не такой. Совсем не такой была бы его жизнь, если бы он не встретил Ольвию. Вот это новое, доселе неведомое чувство, что перед тобой стоит не просто женщина, а дорогой тебе человек, которого нужно беречь и жалеть, впервые пробудилось в его сердце. А пробудившись, всколыхнуло, оживило в нем доброту… О боги, какое это счастье — иметь любимую женщину! Когда даже горькие морщинки в уголках ее губ становятся тебе дороги.

— Ольвия… Ольвия… — словно впервые произносит он ее имя. — Мне кажется, что я без тебя был бы совсем не таким, как сейчас с тобой.

Припав к его плечу, она беззвучно заплакала, и плечи ее мелко дрожали.

— Ты чего… плачешь?

— У меня нет никого, кроме… тебя.

Он прижал ее к себе.

— Тебе больше никого и не надо. Но мне кажется, что у тебя, кроме горя с дочерью, есть еще какое-то горе?

— Дочь погибла, Милена умерла.

— А-а… слепая рабыня? Ну и что?

— О, ты ничего не понимаешь!

— Ты так говоришь, будто умерла твоя родная мать.

Ольвия вдруг отшатнулась.

— Откуда ты знаешь?

— Я ничего не знаю, кроме того, что умерла твоя рабыня, и ты очень горюешь по ней.

— Милена — не рабыня! — воскликнула она. — Не смей ее так называть.

— Своей добротой и кротостью она заслужила, чтобы называться человеком, — согласился он. — Я знаю, Милена тебя любила и берегла. Но все же не надо так по ней убиваться.

Ольвия мучительно думала: сказать ему или не сказать о той страшной тайне? Поведать, что слепая рабыня — ее мать?

Шевельнула губами, но так и не решилась.

— Ох, Тапур… В сердце моем камень…

— Так это тебя мучает злой дух!

— Злой ли он — не знаю, но что не от добра он, это точно.

— Мы убежим от злого духа! — горячо зашептал он.

— Как — убежим?

— Сядем на коней — помчимся в степь, а злой дух и отстанет. Скифы всегда так делают, иначе злой дух тебя совсем замучает.

— Ох, если бы можно было убежать от злого духа! — пылко воскликнула Ольвия. — Как бы хорошо было тогда на свете жить!

— Убежим! — зашептал Тапур и приложил палец к губам. — Тссс!.. Злой дух услышит, что мы затеваем, и нам трудно будет от него отделаться.

Он схватил ее за руку и молча вывел из шатра.

Как раз привезли от Борисфена воду в больших кожаных мехах, и войско Тапура окружило повозки с мехами, из которых капала вода. Тапур подвел Ольвию к оседланным коням, помог ей сесть, сам сел на другого коня.

— Сними с себя куртку и башлык и держи их в руках.

Ольвия сняла куртку и башлык, и они тронулись. Солнце стояло над головой, было жарко, но Ольвия жары не чувствовала. После трех дней сна ее приятно согревало солнечное тепло.

Выехав за лагерь, пустили коней быстрее. Остановились, когда отъехали от лагеря на полет одной стрелы.

— Эге-ге-ей!!! — крикнул Тапур, и эхо пошло по степи. — Злой дух, ты слышишь нас? Отзовись!

И умолк, прислушиваясь. Совсем рядом послышался слабенький писк. Тапур встрепенулся и радостно взглянул на Ольвию.

— Слышала?.. Это злой дух отзывается нам посвистом сурка.

И крикнул в степь:

— Злой дух! Не прячься в норе, не свисти сурком, а беги прочь от Ольвии поскорее! Я не хочу тебя видеть и слышать. Не смей больше и близко подходить к Ольвии.

Во второй раз свистнул сурок.

— Сердится… — прошептал Тапур. — Злится, что мы хотим убежать от него. — И крикнул Ольвии: — Бросай скорее куртку — и айда!

Ольвия бросила куртку, и кони сорвались с места.

— Ара-ра-ра!!! — кричал Тапур. — Злой дух, бери куртку Ольвии и не гонись за нами! Тебе никогда нас не догнать. Мы убежим от тебя навсегда!

Ольвия припала к конской гриве, ветер засвистел в ушах, и степь, мелькая, летела вместе с ней. Она не чувствовала коня, казалось, что летит на собственных могучих крыльях, а вокруг такой радостный мир, где нет больше зла, а есть лишь добро и счастье.

— Ар-р-р-а-а-а!!!

За холмами они сбавили ход. Ольвия так и не могла понять: на коне ли она мчалась или летела на собственных крыльях? Она чувствовала себя легко, будто и впрямь убежала от всего злого и недоброго. С радостью вдыхала крепкий и терпкий степной воздух, горячий, тугой, чувствовала, как крепнет грудь, как новая сила вливается в ее измученное тело. Как хорошо, когда можно убежать от зла!