Ольвия (ЛП) - Чемерис Валентин Лукич

И выстроились скифы на равнине в боевые шеренги, и уже их горластые забияки стали брать на смех противника:

— Эй вы, персы! Выспался ли ваш царь? Если выспался, пусть выходит. Он просил у нас битвы, мы пришли дать вам битву! Как пожелаете, так мы вас и расколошматим! Ибо чужие просьбы мы всегда исполняем!

Затрубили трубы, в нескольких местах персы раздвинули повозки, которыми был защищен лагерь, и конница начала волна за волной выплескиваться из лагеря и становиться боевыми рядами напротив скифской.

Выехал и встал на возвышенности Дарий со своими приближенными.

— И вправду их царь выспался! — голосят скифские задиры. — Дома, видно, мешали ему, так он к нам пришел спать.

— Ой, смотрите, персы, а то многие из вас сегодня заснут вечным сном!

Вот уже обе стороны выстроились на равнине, можно и начинать. Но скифы почему-то не спешат нападать первыми. Дарий тоже медлит подать сигнал. За ним стоят ровными рядами гвардейцы-«бессмертные», и для них через весь лагерь на запад уже приготовлен широкий выход. Это на случай бегства. Конница — лучники и копьеносцы — будет прикрывать, а «бессмертные» будут бежать с царем, если придется туго…

Трубачи, вскинув медные трубы, ждут взмаха царской руки. Дарий уже поднимает руку, как внезапно на противоположной стороне начинается веселая суматоха… Передние всадники, сломав строй, носятся туда-сюда, свистят, хохочут…

Игру какую затеяли, что ли? Дарий медленно опустил руку, и трубачи чуть расслабились, перевели дух.

Что случилось? Почему скифы, сломав боевой строй, носятся туда-сюда? Но вот к возвышенности, на которой стоит царь, мчится начальник левого крыла конницы, и на лице у него растерянность, удивление.

— Что там?.. — быстро спрашивает царь. — Они сошли с ума? Или перестраивают свои ряды?

— Заяц, великий царь! — кричит начальник конницы.

— Какой заяц? — не верит Дарий.

— Обычный… скифский.

— Я спрашиваю, в чем дело?! — уже кричит царь. — Кого ловят кочевники на наших глазах?

— Скифы гоняются за зайцем, великий царь, — объясняют уже приближенные царя. — Они увидели зайца между своими рядами и решили его, пока не начался бой, поймать.

Скифы, гоняясь за зайцем, хохотали, свистели, улюлюкали… На персов даже не смотрели, будто тех уже и не было.

Потемнел лицом Дарий, ничего не сказал, а молча повернул своего коня в лагерь. Военачальники переглянулись между собой, и никто из них не решился подать сигнал к началу битвы.

Скифы с хохотом ловили зайца, а персы, подбодренные в то утро своим царем, в один миг так пали духом, что, сломав строй и не дожидаясь команды, повернули в лагерь.

Скифы даже не преследовали их.

В этом уже не было нужды.

— Зачем?.. — хитро улыбался Иданфирс во главе своего войска и щурил лучистые глаза. — Заяц все сделал, что было нужно.

***

В тот день, увидев, как скифы с шумом и беззаботностью, словно дети, ловят на глазах у его войска зайца, Дарий понял, что поход он проиграл. И проиграл без решающего боя, если не считать мелких стычек.

Еще день назад, хоть и собирался он поворачивать коней к Истру, но нет-нет, да и колебался, на что-то надеялся, на чудо, в конце концов, — то теперь он уже и не колебался, и не надеялся ни на что! Ясно было одно: эти скифы очень похожи на саков, а потому нужно поскорее отходить к Истру! Но как это незаметно сделать на глазах у всей скифской орды? Ведь стоит ему сделать хоть один шаг на запад, как кочевники крикнут:

«Персы бегут!..» — и тогда начнется… Нет, не бой, а резня. Но бежать надо, и бежать по возможности незаметно.

Утвердившись в этой мысли, он вызвал Гобрия и сказал:

— Мне нужен надежный совет, как нам безопаснее вернуться домой. Говори, Гобрий, ты всегда отличался смекалкой.

— Царь мой! — Гобрий решил говорить всю правду. — Я и раньше слышал о неуязвимости этого народа, а здесь я еще больше убедился в этом, видя, как они издеваются над нами.

— Да, — согласился царь. — Когда они ловили зайца на наших глазах, они издевались над нами.

— Этот народ нельзя поработить, — Гобрий не подбирал слов. — Нам нужно идти к Истру. И идти немедленно. Сегодня же. Например, ночью. И идти быстро, чтобы скифы нас не опередили и не уничтожили мост на Истре. Этот мост — единственное наше спасение.

— Но как незаметно выйти из лагеря?

Гобрий на миг задумался.

— Надо по всему лагерю разжечь большие костры, ослов и мулов бросить привязанными и голодными. Они всю ночь будут кричать, и скифы будут думать, что мы в лагере. А мы тем временем к утру будем далеко отсюда.

— На скорость движения надеяться не приходится, — сказал с сожалением царь. — У нас много пехоты, кроме того, раненые и ослабевшие… Таких наберется немало. Как быть, Гобрий?

И Гобрий понял, что царь уже давно надумал, как быть, а спрашивает лишь для того, чтобы на чьи-то плечи переложить последствия своих поступков. Но скорость — гарантия жизни, и Гобрий решил моральную сторону взять на себя.

— Великий царь! Спасая раненых и ослабевших, ты рискуешь потерять и гордость свою — гвардию «бессмертных» и конницу. Без них возвращаться в Персию нельзя. А разные там пешие племена, что есть в твоем войске, можно оставить. Дома скажем, что они пали во славу персидского меча!

И сказал Дарий:

— Быть по-твоему! До сих пор твои советы, мудрый муж, меня выручали, думаю, они выручат меня и на этот раз. Раненых и ослабевших воинов, а также пеших, потеря которых для нас ничего не стоит, оставить в лагере. Им сказать: царь с отборным войском догонит скифов, разобьет их и тогда вернется за ними в лагерь… А они пусть поддерживают всю ночь костры.

Он бежал, бежал, бросая на произвол судьбы ослабевших и раненых. Бежал, но даже сам себе в этом не признавался. «Я не бегу, — говорил он сам себе. — Я спасаю свое войско. Я бросаю несколько тысяч ни на что уже не годных людей, чтобы спасти десятки и десятки прекрасных воинов, которые мне еще понадобятся в Персии».

«Я проиграл этот поход, — говорил он сам себе, — но это не значит, что я слабее скифского царя. Просто обстоятельства сложились не в мою пользу. Ахурамазда далеко отсюда, он в Персии, потому и не смог мне помочь. А здесь, над Скифией, носятся темные силы Ангро-Манью, здесь — обитель дайвов [35]. Они мне и навредили. Нет такого полководца, который бы хоть раз, да не проиграл битву. Я не проиграл битвы, я спасаю свое войско…»

Но на душе было тяжело. Он снова и снова думал: а разве ему было когда-нибудь легко? Никогда, за все годы царствования не было ему легко, ведь каждый год то одна страна восставала против него, то другая, то по нескольку сразу. И он с неизменным успехом их подавлял, зачинщиков брал в плен, отрезал им носы и уши и сажал их на колья. Как то было с Фравартишем, который восстал в Мидии, или с Чиссатахмой, который восстал в Асагартии, или как то было с Вахиаздатом, который восстал в Персии, как то было с десятками других, кто восставал против него.

Ему тогда было тяжело, но он — побеждал. Ему и теперь тяжело, но победа от него далека, и потому ему сейчас так тяжело, как еще никогда не было. И Ахурамазда далеко от него, и не спасает, как спасал прежде, а повсюду — дайвы, дайвы, злые, коварные, мстительные… Уйти отсюда прочь, поскорее уйти отсюда! Пусть остаются в лагере ослабевшие и раненые. Он не бежит, он спасает свое войско, которое еще ему понадобится в Персии. Уйти отсюда — и ни единого упоминания о скифском походе: ни в камне, ни на глине, ни на пергаменте, ни на коже. Не было такого похода, а были другие, те, где он побеждал.

Глава пятнадцатая

Бегство от злого духа

Она лежала на медвежьей шкуре, чувствуя, как деревенеет тело и становится будто чужим, а пальцы на руках и ногах леденеют. Свет больно резал глаза, и она с трудом сомкнула веки. И тотчас же увидела Милену. Мать шла по пустынной, длинной и черной дороге, над которой кружили галки, и несла на руках Ликту. Ольвия хотела им помахать, но не могла шевельнуть рукой. Только подумала: вот и всё. Мать уже в мире предков. И дочь там, ее маленькая Ликта, которая и пожить-то на белом свете не успела.