Мы выгрузились из вагонов на “Площади Революции” и быстро разоружили тамошние статуи матросов с красноармейцами. А по переходу от “Площади Свердлова” уже катился на соединение с нами батальон штабс-капитана Шишкина, наступавший по Горьковско-Замоскворецкой линии. Голова командира была обвязана, и я поинтересовался, не ранен ли он.
— Наоборот, — подкрутил он усики. — Нас забрасывали цветами. Но какая-то очаровашка с пятого этажа, увидев меня, настолько обомлела, что забыла вынуть цветы из горшка.
Выдвинув наши силы наверх, мы заняли у входа в метро круговую оборону и организовали разведку, чтобы прояснить обстановку в окрестностях. Сведения оказались самыми благоприятными. Вокруг острова Кремль стягивались белогвардейские части, концентрируясь у Лениномузейного перешейка. Кое-где стучали длинные очереди “максимов”, выкашивая стаи бегущих из Кремля крыс. У большевиков царил полный развал. Огромные очереди стояли в косметические салоны, где коммунисты срочно перекрашивались в социал-демократов. Один из вражеских отрядов почему-то пытался сдаться в ближайший пункт приема стеклотары, и громко спорил с приемщицей, орущей: “Битых не берем!” На каком-то здании болталась надпись: “Райком закрыт. Все ушли в бега”. А часть отступавших красных свернула на Арбат и уже бойко торговала там своей формой, амуницией и знаменами.
В это время подтянулись главные силы нашей бригады во главе с полковником Пышкиным. И мы сдвинули бокалы за победу белогвардейского оружия. На вопрос, как протекала у них операция, полковник пробурчал, поправляя ремень шашки:
— Нормально. Правда, в одном месте преградили путь старые большевики, из которых песок сыплется. Но поручик Фишкин догадался реквизировать в соседнем магазине несколько пылесосов, и мы быстро очистили дорогу.
— Ерунда, — отмахнулся польщенный Фишкин. — Хуже пришлось на Сущевском валу. Там противник навалил так, что хоть носы затыкай. А у вас как? Потери есть?
— Еще не уточнял, — ответил я, — но уверен, что Митька наверняка потерял в толчее несколько моих чемоданов.
Тут наконец-то подоспела наша артиллерия, и по команде полковника бригада выступила батальонными колоннами в направлении Красной площади. Ленинский вал действительно выглядел грозной махиной, контролирующей единственный перешеек на последний клочок вражеской земли. Но… на его гребне развевалось трехцветное знамя с рязанским гербом! Как выяснилось, пока большевики готовились к отражению штурма своей твердыни, Вторая дивизия Рязанского Добровольческого зашла со стороны ГУМа, перекинула доску через Кремлевскую канаву и форсировала ее, оказавшись в тылу неприятельских укреплений… И нам не осталось ничего иного, как во втором эшелоне влиться на коммунистический остров. Из брошенных окопов торчало покосившееся дуло Царь-пушки, а рядом валялась россыпь ее ядер, доказывая, что большевики готовы были развязать ядерную войну. Солдаты прикладами сбивали указатель “Красная площадь” и царапали штыками — “Белая”.
А на самой площади уже вовсю разливалась атмосфере праздника. На Лобном месте дымили походные кухни, к Минину и Пожарскому выстраивались очереди за фронтовыми чарками. Там и тут люди пускались в пляс. В одном месте — в присядку, в другом — в припрыжку, в третьем — впритирку, в четвертом — вприкуску… Среди казаков, лихо отплясывающих с посвистом, гиканьем и размахиванием шашками я, к своему удивлению, обнаружил Митьку, скачущего в их кругу и размахивающего вместо шашек двумя уцелевшими чемоданами. Только контрразведчики были озабочены серьезным делом — они по счету и под запись собирали в ящики булыжник — оружие пролетариата.
Полковник Пышкин выбрал для командного пункта уютное место под кремлевскими елочками, мы расстелили на траве ставшие ненужными карты и, конечно же, сдвинули бокалы за победу белогвардейского оружия. Тут поручику Фишкину пришла идея, что можно захватить самого натурального Ленина, который, по его словам, должен был прохлаждаться где-то неподалеку. Разумеется, подобный план сразу увлек господ офицеров. Строя различные прожекты на предмет использования мумии и обсуждая, что выгоднее — подарить ее Главнокомандующему или толкануть на черном рынке некрофилам, мы всей компанией направились в Мавзолей. Но нас, видимо, опередили. Стеклянный саркофаг был разбит, и внутри ничего не оказалось. Выйдя наружу, полковник обратил внимание на группу солдат, которая возле Мавзолея пила пиво, деловито обстукивая о мрамор трибун какие-то сухие мослы. Подозрительно покосившись на них и потянув носом, Пышкин спросил, не видели ли они тут Ленина, и куда он мог подеваться. Старый фельдфебель, выпятив грудь колесом и уставившись прямо в глаза, очень убедительно доложил:
— Ленин-то? Убег, ваше высокоблагородие! Непременно убег! Ленины — они такие, они завсегда так. А то куды ж ему еще-то деваться? — и при этом невзначай прикрыл мослы мятой газетой.
Подосадовав на неудачу, мы продолжили прогулку. Группа рязанских добровольцев заинтересованно разглядывала кремлевскую стену, обсуждая, не прихватить ли ее в качестве трофея для рязанского кремля — а то, мол, у них совсем без стены и как-то несправедливо получается. Но потом вспомнили, что в здешнюю стену понапихали невесть какое содержимое, и решили ее не брать, поискать в другом месте. Адъютанты с рулеткой обмеряли Спасские ворота — пройдет ли в них любимый белый конь Главнокомандующего. А рядом латышские стрелки вели с нашим начальством переговоры о национальном суверенитете и государственном самоопределении своих казарм. В ликующей толпе я увидел характерную фигуру знакомого репортера “Вечерней Рязани” в клетчатом кепи и желтых гетрах. И попросил его запечатлеть нас своей камерой на фоне Спасской башни. Он согласился, но попозже — сейчас он спешил, чтобы побаловать читателей редкой экзотикой, сделать снимки настоящих, живых коммунистов. Мы составили ему компанию и вместе поднялись на стены, направляясь на сторону, выходящую к Москве-реке.
На Кремлевской набережной творилось что-то невообразимое. От нее отваливали последние пароходы, битком набитые удирающими большевиками. Обезумевшая толпа штурмовала оставшиеся места, и какой-то комиссар в кожанке орал, что единственное право коммуниста — всегда быть впереди…
Неподалеку от нас, в тени башни, я заметил еще одного зрителя — неприметного, усталого штабс-капитана без боевых наград, чем-то напоминающего молодого Джигарханяна. Я хорошо знал его еще по Севастополю и тотчас окликнул:
— Петр Сергеевич! Овечкин! Сколько лет, сколько зим! Вы тоже участвовали в штурме?
— В некотором роде, — скромно улыбнулся он.
— Неужели…, — начал догадываться я, вспомнив о характере его работы. — Надеюсь, при случае расскажете?
— Когда об этом можно будет говорить.
— А теперь куда же, если не секрет?
— Переводят из Москвы в Рязань. То есть, с повышением. А тут, как говорится — партия, господа, партия! — повел он рукой в сторону реки.
Огромная флотилия пароходов, теплоходов, катеров и речных трамваев, переполненная коммунистическими беженцами, постепенно уходила вдоль фарватера в неизвестном направлении и исчезала в туманной дали…
И мы вернулись на площадь, где сдвинули бокалы за победу белогвардейского оружия. Праздник этой победы уже кипел в полную силу. Заслушавшись, мы остановились у импровизированной сцены, с которой корнет Тришкин читал свои вдохновенные новые строки. Как там было-то? “Скажи-ка дядя, какого хрена…” …нет, не то! “Дела давно минувших лет, преданья старины позорной…” Нет, опять не то! На вирши у меня память не очень. В общем, господа, там говорилось, как мы поставили красных, пардон, в ракообразное положение, и оттрахали по первое число. Но в стихах это было божественно!..
ИХ ЗНАЛИ ТОЛЬКО ПО МАТЕРИ…
Наша служба и опасна, и трудна.
А на первый взгляд и на фиг не нужна.
