Глава 5
В ДЕБРЯХ ЗАГАДОЧНОЙ ИНДИИ
Баба с возу недалеко падает. Русская народная мудрость
В джунглях было жарко и душно, как в бане. Василий с удовольствием попарился и похлестался веничком, нарезанным из лиан, поддавая водой на раскаленные солнцем камни. Хотел сгонять мартышек за пивом, но то ли они не понимали по-русски, то ли пиво здесь уже кончилось.
Дополняя сходство с баней, из чащи показалась вереница святых мудрецов, важно шествующих в чем их мама родила. Хряков попытался расспросить их о дороге и возможных местах ночлега, однако голые мудрецы невозмутимо проходили мимо, никак не реагируя на его речи — может, были глухонемыми, а может, слишком уж глубоко ушли в свои мудрые мысли. Последний в их цепочке резко выделялся чрезмерной волосатостью и огромными размерами мужского органа, и майор подумал было, что сзади к ним пристроилась какая-нибудь горилла, по извечной обезьяньей привычке подражая действиям людей. Но при ближайшем рассмотрении это оказался тоже человек, только в отличие от коллег покрытый густющей черной растительностью. И на вопросы Хрякова он неожиданно откликнулся, даже по-русски, хотя и с акцентом:
— Ты туда нэ хады, ты суда хады. Храм увидышь, там начлэг дадут, еда дадут, все дадут.
Василий поблагодарил и направился по тропинке, откуда пришли мудрецы. Вокруг раскинулись дремучие тропические леса. В чаще рычали тигры, пантеры и фердинанды, слоны хлопали ушами и раскатывали губы, дикобразы топорщились небритой щетиной, многочисленные попугаи кричали “попка дурак”, обезьяны обезьянничали, а змеи прикидывались шлангами. Уже смеркалось, когда на поляне перед майором предстал древний храм, наполовину вросший в землю, а наполовину выросший из земли. Но сколько он ни звал хозяев, никто не откликнулся. Постучав в одну из замшелых колонн, аккуратно вытер ноги о пригревшихся на ступенях гадюк и вошел вовнутрь. Опять покричал, а ответило лишь гулкое эхо, сообщившее, что никого нет дома и предложившее оставить сообщение после сигнала.
Пошарил вслепую по стенкам, так и не найдя выключателя, и кляня волосатого типа, очевидно что-то напутавшего, двинулся на ощупь. В храме было темно и пусто. Лишь в главном зале на алтаре горел огонь перед статуей какой-то многорукой богини со свирепым лицом и огромным красным камнем в пупке. Прикинув, что это все же лучше, чем ночевать под открытым небом, он выбрал место почище, пристроил в головах вещи и улегся, настроив бурчащий пустой живот на мелодию “Спят усталые игрушки” и прихлопнув нескольких зудевших над ухом назойливых скорпионов.
Приснилось Василию, что пришел он домой после бани, а жена со свирепым лицом, совершенно позабыв накормить ужином и не дав остограммиться, настойчиво лезет заниматься сексом. При этом у жены почему-то восемь рук, она навалилась сверху и давит своей тяжестью. Там, во сне, у Хрякова мелькнуло подозрение, что это может быть вовсе и не жена, а переодетый Каракурт, вздумавший его задушить, для чего он и принял восьмилапое паучье обличье. Поэтому следовало дать ему “маузером" по сопатке. Но настойчиво, не умолкая, в сон врывался звон будильника, и Василий старался объяснить не то Каракурту, не то жене, что ему пора на службу. И далеко не сразу осознал, что уже проснулся. Восемь оплетающих его рук принадлежали четырем мрачным индусам в одних набедренниках, навалившихся на него и пытающихся скрутить. Хряков стал деликатно объяснять, что они его с кем-то спутали, поскольку он отнюдь не голубой, и если не отвяжутся, вынужден будет набить им морды. Но индусы продолжали молча пыхтеть, налегая жилистыми мослами и мешая друг другу.
Сбивал с толку и дребезжащий посторонний звук — тот самый, который во сне ассоциировался с будильником. Оглянувшись, Хряков увидел, что подзуживая нападающих, на алтаре прыгает пухленькая молодая индуска, одетая чуть побольше, чем они. Кроме набедренника, на ней красовался еще пышный тюрбан, изящные ножки обвивали живые змеи, а в глубинах пупка блестел такой же камень, как у статуи, только на два размера меньше. Похоже, девица была из поклонниц какого-то нового направления “хэви металл”, так как все смуглое тело отягощали металлические браслеты, кольца, цепи и подвески с колокольчиками на самых интересных местах — они-то и звенели при каждом движении. Но как следует разглядеть эти интересные места мешали агрессивные индусы.
Василий стал было вспоминать уроки каратэ и самбо, но спросонья и в суматохе не приходило в голову ни одного приема. Пришлось бить морды по-простому, без выдрючивания. Майор во всем любил порядок, поэтому уложил всю четверку вдоль стеночки ровненьким рядком с одинаково свороченными челюстями. Сплюнул:
— Предупреждал ведь по-хорошему, мать вашу через дышло!
— Так ты русский? — ахнула вдруг жрица, расплываясь в умильной улыбке.
— А то кто же? Китаец, что ли? А вы-то тут чего, совсем сдурели, на людей бросаетесь?
— Работа такая, — пожала она плечами, — Это ведь храм богини Дурги, а ей приносят человеческие жертвы. Может, слыхал про секту тагов-душителей? Обычно это место люди далеко стороной обходят.
— Не помню. Вроде, что-то такое в разведшколе рассказывали. А ты где так хорошо научилась по-русски говорить? В Лумумбе, что ли?
— Нет, здесь, — жрица казалась радостно взволнованной, не знала, где и как поудобнее усадить гостя. — Здесь Россию знают и любят. Давным-давно сюда приезжал один русский, Афанасий Никитин. И его тут до сих пор чтут и помнят, потому что он был сильный, смелый и добрый, не обижал маленьких, заступался за слабых, дружил с простыми людьми, сочувствовал угнетенным и помогал в борьбе с колонизаторами. И о России он много хорошего рассказывал — про Москву, про Красную площадь, про ГУМ, про Большой театр, про Гагарина. У нас его рассказы в храмовых летописях записаны, из поколения в поколение передаются.
— Значит, ваши индусы Россию уважают?
— Не только индусы. Вот в этом храме Афанасий Никитин подружился с несколькими танцовщицами, и от него пошли русские дети. Сейчас тут три деревни русских — и сама я, кстати, тоже русская. Вера только прежняя осталась, ведь танцовщицы храму принадлежали. А школа у нас русская, грамоте учимся по “Хождению за три моря”. Детей по-русски воспитываем, обычаи русские соблюдаем, костюмы русские носим…
— Ну, знаешь, — Хряков покосился на колокольчики на сосках, браслеты и змей, ласково потирающихся о босые ноги, — в России в таком виде девушки редко ходят. Разве что самые крутые.
— Ах, это! — отмахнулась она. — Так это спецодежда, в рабочее время. Сейчас приведу себя в порядок.
Смахнув змей, сказала им “брысь”, и они шустро уползли ловить мышей. А жрица упорхнула куда-то в подсобку, откуда выплыла в лаптях, цветастом сарафане и кокошнике.
— Как же звать-то тебя? — поинтересовался майор.
— Никита. У нас всех мальчиков называют Афанасий, а девочек — Никита. Стало быть, я — Никита Афанасьевна. А тебя?
— Василий. Можно Вася.
— Ой, что ж это я! — всплеснула она руками совсем по-русски, отчего все побрякушки отчаянно громыхнули, — Как у нас на Руси говорят, соловья баснями не кормят. Ты ведь, Вася, голодный, небось!
— Да уж, не отказался бы от хорошего бифштекса.
— Говядину нельзя, — искренне расстроилась хозяйка. — Корова у нас — священное животное.
— Да ладно, фиг с ней, с коровой. Я сейчас так жрать хочу, что и мартышку слопал бы или крокодила.
— И обезьяна — священное животное. И крокодил тоже. Лучше я тебе щей разогрею. Правда, капусты здесь нет, так мы из квашеных бананов варим. Есть еще каша кокосовая. А хочешь — блинков из киви напеку?
— Давай уж что есть, — вздохнул майор.
Жрица сердито залопотала по-индийски, бесцеремонно пиная валяющихся душителей. И приведя их в чувство, отправила работать, подгоняя с помощью рукоприкладства и ногоприкладства. Побитые индусы резво забегали, притаскивая чугунки, миски, деревянные ложки и начищенный медный самовар.
