Улисс - Джойс Джеймс

Ознакомительная версия. Доступно 41 страниц из 202

Веруют во кнута-отца [1213], шкуродера и творца ада на земле, и в Джека-Матроса, сына прохожего, его же зачала Мэри-шлюха от несытого брюха, рожденного для королевского флота, страдавшего под отбивною и дюжиной горячительного, бичеванного, измордованного, и завывавшего аки зверь, и восставшего с койки на третий день по предписаниям, и пришедшего в порт и воссевшего на своей драной заднице, покуда не отдадут приказ и не потрюхает он опять вкалывать ради куска хлеба.

– Но ведь разве, – ввязывается Блум, – дисциплина не везде одинакова? Я хочу сказать, разве у вас не было бы то же самое, если бы вы против силы выставили свою силу?

Ну что я вам говорил? Не пить мне этого портера, если он и до последнего издыхания не будет вам доказывать, что черное это белое.

– Мы выставим силу против силы, – говорит Гражданин. – У нас есть великая Ирландия за океаN [1214]. Их выгнали из родного дома и родной страны в черном сорок седьмом году. Их глинобитные лачуги и придорожные хижины сровняли с землей, а в «Таймсе» радостно возвещали трусливым саксам, что скоро в Ирландии останется не больше ирландцев, чем краснокожих в Америке.

Паша турецкий, и тот прислал нам какие-то пиастры. Но саксы нарочно старались задушить голодом нацию, и хоть земля уродила вдосталь, британские гиены подчистую скупали все и продавали в Рио-де-Жанейро.

Крестьян наших они гнали толпами! Двадцать тысяч из них распростились с жизнью на борту плавучих гробов. Но те, что достигли земли свободных, не позабыли земли рабства. Они еще вернутся и отомстят, это вам не мокрые курицы, сыны Гранунл, заступники Кетлин-ни-Хулихан.

– Совершенно справедливо, – снова Блум за свое, – но я-то имел в виду…

– Да мы уж давно этого ждем, Гражданин, – Нед вставляет. – Еще с тех пор, как бедная старушка нам говорила, что французы у наших берегов, с тех пор, как они высаживались в Киллале [1215].

– Верно, – говорит Джон Уайз. – Мы сражались за Стюартов, а они предали нас, с головой выдали вильямитам [1216]. А вспомните Лимерик и нарушение договора на камне. Наши лучшие люди проливали кровь за Францию и Испанию, дикие гуси. Одна битва при Фонтенуа чего стоит! А Сарсфилд, а О'Доннелл, герцог Тетуанский в Испании, а Улисс Браун из Камуса, фельдмаршал в войсках Марии Терезии. Но что мы хоть когда-нибудь получили за это?

– Французы! – фыркает Гражданин. – Компашка учителей танцев! Как будто сами не знаете. Для Ирландии цена им всегда была грош ломаный. А нынче они из кожи лезут, устраивают entente cordiale [1217] с коварным Альбионом, вроде обедов Тэй Пэя [1218]. Первые смутьяны Европы, и всегда ими были!

– Conspuez les Francais [1219], – говорит Ленехан, прибирая к рукам кружечку пива.

– А взять пруссаков и ганноверцев [1220], – Джо поддакивает, – мало, что ли, у нас сидело этих бастардов-колбасников на троне, от курфюрста Георга до этого немчика и старой суки со вспученным брюхом, что околела недавно?

И, убей бог, мы все там полегли со смеху, как он изобразил нам про эту старушку Вик в розовых очках [1221], мол, что ни вечер, она в своем королевском дворце глушит нектар и амброзию кувшинами, а как упьется до поросячьего визга, тут ее кучер загребает в охапку и плюхает как мешок в постель, а она его дергает за баки да распевает допотопные песенки про Эрен на Рейне и приди туда, где выпивка дешевле.

– Ну что ж! – говорит Дж.Дж. – Зато теперь у нас Эдуард-миротворец.

– Сказки для дураков, – ему Гражданин на это. – У этого кобеля заботы – не мир наводить, а триппер не подхватить. Эдуард Гвельф-Веттин [1222]!

– А что вы скажете, – Джо ярится, – про этих святош, ирландских попов и епископов, которые разукрасили его покои в Мануте скаковыми эмблемами его Поганского то бишь Британского Величества да картинками всех лошадей, на которых его жокеи ездят? Как же, граф Дублинский.

– Туда б еще картинки всех баб, на которых он сам поездил, – предлагает малыш Олф.

На это Дж.Дж. солидно:

– Их преосвященства были вынуждены отказаться от этой идеи за недостатком места.

– Еще одну сделаешь, Гражданин? – Джо спрашивает.

– О да, сэр, – тот ему.

– Ну, а ты? – это Джо мне.

– Бесконечно признателен, – отвечаю. – И дай тебе бог всяческого прибытку.

– Все то же повторить, – Джо заказывает.

А Блум, в своем чернорыжегрязноболотном котелке на макушке, все мелет и мелет языком с Джоном Уайзом, входит в раж, глаза выкатил, что сливы.

– Преследования, – говорит, – вся мировая история полна ими. Разжигают ненависть между нациями.

– А вы знаете, что это такое, нация? – спрашивает Джон Уайз.

– Да, – отвечает Блум.

– И что же это? – тот ему снова.

– Нация? – Блум говорит. – Нация это все люди, живущие в одном месте.

– Ну, уморил, – смеется тут Нед. – Раз так, тогда нация это я, я уже целых пять лет живу в одном месте.

Тут, конечно, все Блума на смех, а он пробует выпутаться:

– Или, возможно, живущие в разных местах.

– Под это я подхожу, – говорит Джо.

– А нельзя ли спросить, какова ваша нация? – Гражданин вежливенько.

– Ирландская, – отвечает Блум. – Здесь я родился. Ирландия.

Гражданин на это ничего не сказал, но только выдал из пасти такой плевок, что, дай бог, добрую устрицу с Редбэнк отхаркнул аж в дальний угол.

– Ну как, поехали, Джо, – говорит он и вынимает платок, чтобы утереться.

– Поехали, Гражданин, – тот ему. – Возьмите это в правую руку и повторяйте за мной следующие слова.

Древняя и бесценная, покрытая хитроумной вышивкой, ирландская лицевая пелена [1223], которую предание связывает с именами Соломона из Дромы и Мануса Томалтаха-ог-Мак-Доноха, авторов Книги Баллимот, была с величайшими предосторожностями извлечена на свет и вызвала благоговейное восхищение.

Избегнем пространных описаний прославленной красоты ее четырех углов, из коих каждый – верх совершенства; скажем лишь, что на них можно было отчетливо различить четырех евангелистов, вверяющих четырем мастерам свои евангельские символы, скипетр мореного дуба, североамериканскую пуму (заметим вскользь, что это не в пример более благородный царь зверей, нежели объект британской геральдики), тельца из Керри и золотого орла с Каррантухилла. Виды же, заполняющие сморкательное поле, изображали наши древние дуны, раты, кромлехи и гриноны [1224], а также обители просвещения и каменные пирамиды, слагаемые в память о бедствиях, и были столь же прекрасны, а краски их столь же тонки, как и в те незапамятные времена, в пору Бармакидов, когда художники из Слайго отпустили поводья своего творческого воображения.

Глендалох, дивные озера Килларни, развалины Клонмакнойса, аббатство Конг, Глен Ина и Двенадцать Сосен, Око Ирландии, Зеленые Холмы Талла, Крок-Патрик, пивоварня фирмы Артур Гиннесс, Сын и Компания (с огр. отв.), берега Лох-Ней, долина Овоки, башня Изольды, обелиск Мейпса, больница сэра Патрика Дуна, мыс Клир, долина Ахерлоу, замок Линча, Скотч-хаус, ночлежка Рэтдаун в Локлинстауне, тюрьма в Толламоре, пороги Каслконнел, Килбаллимакшонакилл, крест в Монастербойсе, отель Джури, Чистилище св.Патрика, Прыжок Лосося, трапезная в манутском колледже, Кэрлис-хоул, три места рождения первого герцога Веллингтонского, скала Кэшел, болото Аллен, склады на Генри-стрит, Фингалова пещера, – волнующие изображения всех этих мест поныне доступны взорам. Со временем они стали еще прекрасней благодаря тем потокам, что скорбно изливались на них, а также обильным наслоениям.